Солдатова Г.У., Рассказова Е.И. Итоги цифровой трансформации: от онлайн-реальности к смешанной реальности

Введение

Повсе­днев­ная жизнь стре­ми­тель­но меня­ет­ся, и ее раз­де­ле­ние на офлайн и онлайн, кото­рое толь­ко недав­но ста­ло при­выч­ным в совре­мен­ном мире, на наших гла­зах теря­ет свою акту­аль­ность. Зна­чи­тель­ное коли­че­ство людей нахо­дят­ся в Интер­не­те, «на свя­зи» и в посто­ян­ных пере­клю­че­ни­ях меж­ду реаль­ны­ми и вир­ту­аль­ны­ми мира­ми, уже боль­шую часть сво­ей жиз­ни, а в неко­то­рых слу­ча­ях — прак­ти­че­ски постоянно. 

В рам­ках куль­тур­но-исто­ри­че­ско­го под­хо­да циф­ро­вые устрой­ства и циф­ро­вые сре­ды рас­смат­ри­ва­ют­ся как ору­дия куль­тур­но­го опо­сред­ство­ва­ния пси­хи­че­ских функ­ций, новых видов дея­тель­но­сти, соци­аль­но­го вза­и­мо­дей­ствия, новых куль­тур­ных прак­тик [1].

Циф­ро­вые тех­но­ло­гии, как важ­ная часть внеш­ней сре­ды, встра­и­ва­ют­ся в когни­тив­ную и соци­аль­ную систе­му чело­ве­ка, высту­па­ют как ее часть и ее изме­ня­ют, опре­де­ляя циф­ро­вую транс­фор­ма­цию нашей повсе­днев­но­сти. Тех­но­ло­ги­че­ские дости­же­ния, инте­гри­ру­ю­щие физи­че­ские и вир­ту­аль­ные эле­мен­ты на раз­ных уров­нях, все силь­нее меня­ют наши пред­став­ле­ния о реальности. 

Все реже онлайн рас­смат­ри­ва­ет­ся как отдель­ная реаль­ность, допол­ня­ю­щая нашу тра­ди­ци­он­ную повсе­днев­ность. Все чаще иссле­до­ва­те­ли наря­ду с офлай­ном и онлай­ном, гра­ни­цы кото­рых раз­мы­ва­ют­ся, начи­на­ют изу­чать сме­шан­ную реаль­ность как сов­ме­щен­ную онлайн/офлайн сре­ду, пред­по­ла­га­ю­щую новые типы гибрид­но­го вза­и­мо­дей­ствия. Они воз­ни­ка­ют в еди­ном про­стран­стве обыч­ной реаль­но­сти и тех­но­ло­гий вир­ту­аль­ной и допол­нен­ной реаль­но­сти, где физи­че­ские и вир­ту­аль­ные объ­ек­ты инте­гри­ру­ют­ся на раз­ных уровнях. 

Напри­мер, циф­ро­вой кон­тент допол­нен­ной реаль­но­сти накла­ды­ва­ет­ся на реаль­ную сре­ду, а допол­нен­ная вир­ту­аль­ность вклю­ча­ет в себя реаль­ный кон­тент, нало­жен­ный на вир­ту­аль­ную сре­ду поль­зо­ва­те­ля, а в сме­шан­ной реаль­но­сти поль­зо­ва­те­ли дей­ству­ют в реаль­ном мире, исполь­зуя и реаль­ный и циф­ро­вой кон­тен­ты, кото­рые к тому же вза­и­мо­дей­ству­ют меж­ду собой [11;12].

Таким обра­зом, обо­зна­чен­ные еще в нача­ле 1990-х гг. П. Мил­гр­эмом и Ф. Киши­но [18] сре­ды сме­шан­ной реаль­но­сти в кон­ти­ну­у­ме «реальности—виртуальности» актив­но всту­па­ют в свои права. 

Пока уче­ные пыта­ют­ся кон­цеп­ту­а­ли­зи­ро­вать раз­ные реаль­но­сти, обо­зна­чить их гра­ни­цы, разо­брать­ся в циф­ро­вом опо­сре­до­ва­нии раз­ных уров­ней инте­гра­ции онлай­на и офлай­на, пере­до­вым отря­дом чело­ве­че­ства, актив­но при­об­ре­та­ю­щим опыт осво­е­ния новых реаль­но­стей, в том чис­ле и сме­шан­ной, ста­но­вят­ся совре­мен­ные дети и подростки.

Интер­нет и сме­шан­ная реаль­ность пре­вра­ща­ют­ся во все более зна­чи­мые про­стран­ства их раз­ви­тия и дея­тель­но­сти, что тре­бу­ет уточ­не­ния и воз­мож­но пере­осмыс­ле­ния цело­го ряда кон­струк­тов, с кото­ры­ми рабо­та­ют иссле­до­ва­те­ли, изу­чая осо­бен­но­сти и изме­не­ния, про­ис­хо­дя­щие в слож­ных про­цес­сах вза­и­мо­дей­ствия циф­ро­вой и тра­ди­ци­он­ной социализации. 

Когда мы изу­ча­ем под­рас­та­ю­щее поко­ле­ние, сре­ди таких кон­струк­тов на пер­вый план выхо­дят интен­сив­ность исполь­зо­ва­ния Интер­не­та (поль­зо­ва­тель­ская актив­ность), про­бле­ма онлайн-без­опас­но­сти, свя­зан­ная с онлайн-рис­ка­ми, и циф­ро­вая компетентность. 

В дан­ном слу­чае речь идет не столь­ко о кон­ста­та­ции «при­ро­ста» в поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти или повы­ше­нии уров­ня циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти, сколь­ко о попыт­ках изу­че­ния ново­го опы­та в усло­ви­ях сме­шан­ной реаль­но­сти, того, как под­рост­ки пере­жи­ва­ют в ней свое присутствие. 

Поэто­му для нас важ­но уви­деть, есть ли каче­ствен­ные транс­фор­ма­ции циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти, воз­ни­ка­ют ли новые онлайн-рис­ки и како­ва их при­ро­да и есть ли дан­ные в поль­зу их успеш­но­го пре­одо­ле­ния за послед­ние годы. 

Под отно­ше­ни­ем к сме­шан­ной реаль­но­сти в дан­ной рабо­те пони­ма­ет­ся субъ­ек­тив­ное вос­при­я­тие под­рост­ка­ми и роди­те­ля­ми того, в какой сте­пе­ни они чув­ству­ют себя живу­щи­ми онлайн, офлайн или сов­ме­ща­ю­щи­ми эти два мира.

За послед­ние годы наме­тил­ся сдвиг пред­став­ле­ний об интен­сив­но­сти исполь­зо­ва­ния Интер­не­та, онлайн­де­я­тель­но­сти и циф­ро­вой гра­мот­но­сти от акцен­та на часто­те дей­ствий и кон­крет­ных навы­ках — кри­ти­че­ско­го пони­ма­ния, осмыс­ле­ния, уме­ний исполь­зо­вать инфор­ма­цию [9], а так­же уста­но­вок в отно­ше­нии этих дей­ствий [17] — в том чис­ле в отно­ше­нии мобиль­ной свя­зи [8] — в сто­ро­ну инте­ре­са к тому, как эти уме­ния соот­но­сят­ся с дру­ги­ми сфе­ра­ми жиз­ни людей, каков их смысл и место в жиз­ни в целом [13].

Циф­ро­вая ком­пе­тент­ность в таком пони­ма­нии отра­жа­ет, в первую оче­редь, актив­ную пози­цию в отно­ше­нии Интер­не­та как готов­ность к ответ­ствен­но­му, без­опас­но­му и эффек­тив­но­му его исполь­зо­ва­нию [2] и сопря­же­на с гипо­те­зой о посте­пен­ном ста­нов­ле­нии циф­ро­во­го обще­ства как обще­ства граж­дан­ско­го, пред­по­ла­га­ю­ще­го опре­де­лен­ные регу­ля­ти­вы, граж­дан­скую пози­цию и ответ­ствен­ность за без­опас­ность себя и дру­гих [19; 16]. А вопрос об интен­сив­но­сти исполь­зо­ва­ния Интер­не­та начи­на­ет соот­но­сить­ся с вопро­сом о реше­нии задач раз­ви­тия в рам­ках это­го исполь­зо­ва­ния [7]. Под­дер­жи­ва­ют эти пред­став­ле­ния и эмпи­ри­че­ские дан­ные о сбли­же­нии циф­ро­вой и реаль­ной лич­но­сти [21].

Схо­жи­ми тен­ден­ци­я­ми харак­те­ри­зу­ют­ся так­же иссле­до­ва­ния онлайн-рис­ков, про­шед­шие за послед­ние десять лет путь от фоку­си­ров­ки на столк­но­ве­ния пре­иму­ще­ствен­но с нега­тив­ным кон­тен­том и соот­вет­ствен­но под­держ­ки запре­ти­тель­ных стра­те­гий в этой обла­сти к пони­ма­нию (во мно­гом бла­го­да­ря успеш­но­му кон­тро­лю ряда кон­тент­ных рис­ков) важ­но­сти и акту­аль­но­сти дру­гих групп рис­ков, свя­зан­ных с тем, что непо­сред­ствен­ное меж­лич­ност­ное обще­ние ста­но­вит­ся раз­де­лен­ным меж­ду онлайн и офлайн [14; 15; 24; 22]. 

Сюда отно­сят­ся рис­ки, свя­зан­ные со зло­упо­треб­ле­ни­ем лич­ной инфор­ма­ци­ей [23], кибе­ра­грес­си­ей [5;10;20], мно­гие из кото­рых явля­ют­ся лишь след­стви­ем или кос­вен­ным про­яв­ле­ни­ем труд­но­стей офлайн. 

Не менее инте­ре­сен фокус вни­ма­ния совре­мен­ных иссле­до­ва­ний на так назы­ва­е­мой про­бле­ме мно­го­за­дач­но­сти и, в част­но­сти, меди­ам­но­го­за­дач­но­сти — ситу­а­ции, когда под­ро­сток или взрос­лый зани­ма­ют­ся несколь­ки­ми зада­ча­ми онлайн одно­вре­мен­но [6; 26; 27]. 

В узком смыс­ле сло­ва, речь идет о когни­тив­ном рас­пре­де­ле­нии ресур­сов меж­ду несколь­ки­ми зада­ча­ми, тогда как шире вопрос состо­ит в воз­мож­но­сти и новых тре­бо­ва­ни­ях совре­мен­но­го обще­ства суще­ство­вать в сме­шан­ной реаль­но­сти и пере­клю­чать­ся меж­ду раз­ны­ми — офлайн и онлайн — зада­ча­ми в жиз­ни совре­мен­ных под­рост­ков и взрослых.

Цель дан­ной рабо­ты — срав­не­ние поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти, столк­но­ве­ния с онлайн-рис­ка­ми и осо­бен­но­стей циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти у под­рост­ков и роди­те­лей по дан­ным трех все­рос­сий­ских иссле­до­ва­ний — 2010 года, 2013 года и 2019 года. 

Выше­при­ве­ден­ные рабо­ты и дру­гие иссле­до­ва­ния пока­зы­ва­ют, что за про­шед­шее деся­ти­ле­тие про­ис­хо­ди­ло посте­пен­ное раз­мы­ва­ние онлайн- и офлайн-гра­ниц и рос­ла зна­чи­мость сме­шан­ной реаль­но­сти в про­цес­се соци­а­ли­за­ции. В свя­зи с этим в дан­ной ста­тье выдви­га­лись сле­ду­ю­щие предположения.

1. Нарас­та­ние поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти под­рост­ков и роди­те­лей за послед­ние девять лет про­яв­ля­ет­ся не толь­ко коли­че­ствен­но, но и каче­ствен­но — в сов­ме­ще­нии под­рост­ка­ми актив­но­стей онлайн и офлайн и субъ­ек­тив­ном пере­жи­ва­нии сме­шан­ной реальности.
2. В усло­ви­ях сме­шан­ной реаль­но­сти, когда гра­ни­цы онлайн и офлайн раз­мы­ты и они уже не явля­ют­ся изо­ли­ро­ван­ны­ми сфе­ра­ми жиз­ни, кон­тент­ные рис­ки циф­ро­вой сре­ды отхо­дят на вто­рой план, а на пер­вый план выхо­дят ком­му­ни­ка­ци­он­ные онлайн-рис­ки, кото­рые, как пра­ви­ло, пере­се­ка­ют­ся с офлайн, напри­мер, столк­но­ве­ни­ем с кибе­ра­грес­си­ей, а так­же рис­ки, свя­зан­ные с рас­про­стра­не­ни­ем и исполь­зо­ва­ни­ем лич­ной инфор­ма­ции. Кро­ме того, появ­ля­ют­ся новые рис­ки, свя­зан­ные с онлайн-обще­ни­ем с соб­ствен­ны­ми роди­те­ля­ми (шерен­тинг), дру­зья­ми и учителями.
3. В усло­ви­ях стре­ми­тель­но­го раз­ви­тия циф­ро­вых тех­но­ло­гий необ­хо­ди­мый рост циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти у под­рост­ков и роди­те­лей сопро­вож­да­ет­ся изме­не­ни­я­ми не столь­ко в уровне зна­ний и уме­ний, сколь­ко в уровне ответ­ствен­но­сти, без­опас­но­сти и моти­ва­ции как важ­ных ком­по­нен­тов циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти, име­ю­щих осо­бое зна­че­ние в сме­шан­ной реальности.

Процедура и методы

Иссле­до­ва­ние циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции было про­ве­де­но в 2019 году Фон­дом раз­ви­тия Интер­нет сов­мест­но с факуль­те­том пси­хо­ло­гии МГУ име­ни М.В. Ломо­но­со­ва и вклю­чи­ло 1219 роди­те­лей под­рост­ков 12—17 лет и 1553 под­рост­ка 12—17 лет (из них 471 под­ро­сток — 12—13 лет и 1082 под­рост­ка — 14— 17 лет) из 15 реги­о­нов Рос­сии, отно­ся­щих­ся к 8 феде­раль­ным окру­гам (Вла­ди­кав­каз, Вол­го­град, Казань, Пет­ро­пав­ловск-Кам­чат­ский, Кеме­ро­во, Киров, Ново­си­бирск, Ростов-на-Дону, Санкт-Петер­бург, Тюмень, Хаба­ровск, Москва и Мос­ков­ская область, Волог­да, Махач­ка­ла, Екатеринбург). 

Выбор­ка соби­ра­лась спе­ци­а­ли­ста­ми гума­ни­тар­ных вузов в этих горо­дах под кон­тро­лем руко­во­ди­те­лей иссле­до­ва­ния¹. Ины­ми сло­ва­ми, выбор­ка может рас­смат­ри­вать­ся как репре­зен­та­тив­ная в отно­ше­нии под­рост­ков и роди­те­лей отно­си­тель­но круп­ных горо­дов каж­до­го из феде­раль­ных округов. 

Сре­ди под­рост­ков 12—13 лет маль­чи­ки состав­ля­ли 47,5%, девоч­ки — 52,5%, сре­ди под­рост­ков 14—17 лет — 47,7% и 52,3% соот­вет­ствен­но. Сре­ди роди­те­лей в боль­шин­стве слу­ча­ев в иссле­до­ва­нии участ­во­ва­ли мате­ри (18,7% муж­чи­ны, 81,3% жен­щи­ны), почти с оди­на­ко­вой часто­той роди­те­ли отве­ча­ли о сво­ем под­рост­ке-маль­чи­ке (44,2%) и под­рост­ке-девоч­ке (55,8%).

Воз­раст роди­те­лей варьи­ро­вал от 28 до 65 лет (сред­ний воз­раст — 41,14±5,73 лет). Не было выяв­ле­но раз­ли­чий в груп­пах роди­те­лей и под­рост­ков по полу под­рост­ков, а так­же раз­ли­чий меж­ду воз­рас­та­ми под­рост­ков, о кото­рых отве­ча­ли роди­те­ли, и под­рост­ков, участ­во­вав­ших в исследовании.

Полу­чен­ные дан­ные сопо­став­ля­лись с дан­ны­ми двух более ран­них исследований.

Иссле­до­ва­ние циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти про­во­ди­лось Фон­дом раз­ви­тия Интер­нет при под­держ­ке Google в 2013 году [2]. Дан­ные соби­ра­лись по мно­го­сту­пен­ча­тым стра­ти­фи­ци­ро­ван­ным репре­зен­та­тив­ным выбор­кам фон­дом Лева­да в 58 горо­дах Рос­сии (45 реги­о­нов) с насе­ле­ни­ем от 100 тысяч чело­век и более. 

В иссле­до­ва­нии при­ня­ли уча­стие 1203 под­рост­ка 12—17 лет, из них 385 под­рост­ков 12—13 лет (49,9% маль­чи­ки и 51,1% девоч­ки) и 818 под­рост­ков 14—17 лет (50,4% маль­чи­ки и 49,6% девоч­ки), а так­же 1209 роди­те­лей под­рост­ков того же воз­рас­та (31,3% отцы и 68,7% мате­ри, в воз­расте от 28 до 67 лет, сред­ний воз­раст — 40,51±5,82 года). 

Сле­ду­ет отме­тить, что эту выбор­ку сле­ду­ет счи­тать репре­зен­та­тив­ной для раз­лич­ных горо­дов Рос­сии с насе­ле­ни­ем от 100 тысяч чело­век, и в этом иссле­до­ва­нии люди, с кото­ры­ми кон­так­ти­ро­ва­ли интер­вью­е­ры, отби­ра­лись слу­чай­ным обра­зом с выде­ле­ни­ем страт на осно­ве общих дан­ных пере­пи­си населения.

Иссле­до­ва­ние поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти и онлайн-рис­ков про­во­ди­лось Фон­дом раз­ви­тия Интер­нет в 2010 году [25] на осно­ве мето­до­ло­гии про­ек­та «EU Kids Online» [14]. Дан­ные соби­ра­лись тем же спо­со­бом, что и в иссле­до­ва­нии 2019 года, в 11 реги­о­нов Рос­сии, отно­ся­щих­ся к 8 Феде­раль­ным окру­гам (Москва, Мос­ков­ская область, Санкт-Петер­бург, Ростов-на-Дону, Киров, Сык­тыв­кар, Челя­бинск, Кеме­ро­во, Махач­ка­ла, Сара­тов, Чита). 

Все­го в иссле­до­ва­нии при­ня­ли уча­стие 1025 пар «родитель—ребенок 9—16 лет», одна­ко для обес­пе­че­ния сопо­ста­ви­мо­сти с дву­мя дру­ги­ми иссле­до­ва­ни­я­ми в дан­ной рабо­те было ото­бра­но 685 пар «родитель—ребенок 12—16 лет». Из них в 218 слу­ча­ях под­рост­ки были 12—13 лет (47,2% маль­чи­ки и 52,8% девоч­ки), в 467 слу­ча­ях — 14— 16 лет (44,5% маль­чи­ки и 55,5% девоч­ки). Воз­раст роди­те­лей варьи­ро­вал от 25 до 74 лет (39,45±5,84 лет), в основ­ном отве­ча­ли мате­ри (17,5% муж­чи­ны и 82,5% женщины). 

Как и в 2019 году, мы пред­по­ла­га­ем, что дан­ная выбор­ка может рас­смат­ри­вать­ся как репре­зен­та­тив­ная в отно­ше­нии под­рост­ков и роди­те­лей отно­си­тель­но круп­ных горо­дов каж­до­го из феде­раль­ных округов. 

Сле­ду­ет отме­тить, что, в отли­чие от двух дру­гих иссле­до­ва­ний, в этом иссле­до­ва­нии были имен­но пары под­рост­ков и их роди­те­лей, но посколь­ку вез­де далее срав­не­ние про­во­дит­ся отдель­но для под­рост­ков и отдель­но для роди­те­лей под­рост­ков, такое сопо­став­ле­ние не про­ти­во­ре­чит спо­со­бу сбо­ра данных.

Все иссле­до­ва­ния про­во­ди­лись в фор­ма­те очно­го интер­вью, при­ме­ня­лись сле­ду­ю­щие методики.

1. Оцен­ка поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти. Во всех трех выбор­ках для оцен­ки часто­ты поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти и роди­те­лям, и под­рост­кам зада­вал­ся вопрос из опрос­ни­ка EU Kids online «Как часто Вы поль­зу­е­тесь интер­не­том?» с вари­ан­та­ми отве­тов: «Каж­дый день или почти каж­дый день», «Один или два раза в неде­лю», «Один или два раза в месяц и реже», «Не пользуюсь». 

Для оцен­ки интен­сив­но­сти поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти зада­вал­ся вопрос «Сколь­ко вре­ме­ни Вы, в сред­нем, про­во­ди­те в Интер­не­те…» отдель­но для буд­них и выход­ных дней. Одна­ко шка­ла отве­тов посте­пен­но меня­лась, отра­жая соци­аль­ные изме­не­ния. В 2010 году на осно­ве мето­до­ло­гии «EU kids» вари­ан­ты отве­тов дета­ли­зи­ро­ва­ли про­ме­жу­ток до трех часов в день, тогда как вари­ант «более четы­рех часов» сви­де­тель­ство­вал о высо­кой актив­но­сти («нисколь­ко», «все­го несколь­ко минут», «око­ло полу­ча­са», «око­ло часа», «око­ло полу­то­ра часов», «око­ло двух часов», «око­ло двух с поло­ви­ной часов», «око­ло трех часов», «око­ло трех с поло­ви­ной часов», «око­ло четы­рех часов», «более четы­рех часов»). 

Ниже будет пока­за­но, что такой вопрос соот­вет­ство­вал поло­же­нию дел: лишь 8,0% под­рост­ков отве­ча­ли, что про­во­дят в Интер­не­те более 4 часов в день в буд­ние дни и 21,6% — в выходные. 

К 2013 году в свя­зи нарас­та­ни­ем интен­сив­но­сти поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти вари­ан­ты отве­тов были пере­фор­му­ли­ро­ва­ны в сто­ро­ну боль­шей дета­ли­за­ции высо­ко­го и чрез­мер­но­го уров­ней поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти («мень­ше часа», «1—3 часа», «3—5 часов», «5—8 часов», «8—12 часов», «Я живу в Интернете»). 

В свя­зи с тем, что и эти, край­ние, отве­ты были не столь уж ред­ки, в 2019 году мы мак­си­маль­но дета­ли­зи­ро­ва­ли шка­лу отве­тов, пред­ло­жив выбрать любое вре­мя с шагом в один час от «мало или прак­ти­че­ски не про­во­жу» до «око­ло 12 часов и более». Из-за раз­ни­цы в шка­ле отве­тов, все отве­ты были пре­об­ра­зо­ва­ны в фор­му 2013 года. 

В свя­зи с тем, что для мно­гих людей ста­ло обыч­ным посто­ян­ное нахож­де­ние онлайн во вре­мя дру­гих дел, в 2019 году под­рост­ки допол­ни­тель­но оце­ни­ва­ли, насколь­ко часто они сов­ме­ща­ют онлайн и офлайн при выпол­не­нии раз­ных дел, оце­ни­вая по шка­ле Лай­кер­та (от 1 — «нико­гда» до 5 — «все­гда»), насколь­ко часто они выхо­дят в онлайн: «Сра­зу после про­буж­де­ния», «Во вре­мя при­е­ма пищи», «На заня­ти­ях в шко­ле», «На пере­ме­нах в шко­ле», «Во вре­мя выпол­не­ния домаш­не­го зада­ния», «Во вре­мя обще­ния с дру­зья­ми», «В доро­ге (авто­бу­се, мет­ро, машине)», «В обще­ствен­ных местах (кафе, музеи, мага­зи­ны, др.)», «В ван­ной ком­на­те», «Непо­сред­ствен­но перед сном», «Когда про­сы­па­е­тесь ночью». 

Нако­нец, в 2019 году зада­вал­ся пря­мой вопрос: «Сего­дня часто гово­рят, что мы живем в двух мирах — реаль­ном и вир­ту­аль­ном. А в каком мире живе­те Вы?» — с вари­ан­та­ми отве­тов: «живу в основ­ном в реаль­ном мире», «живу в основ­ном в вир­ту­аль­ном мире», «живу в рав­ной мере в обо­их мирах», «не вижу раз­ни­цы меж­ду реаль­ным и вир­ту­аль­ным, для меня это одно и то же», «пере­клю­ча­юсь меж­ду эти­ми мира­ми в зави­си­мо­сти от вре­ме­ни и зада­чи», «реаль­ный и вир­ту­аль­ный миры для меня не пересекаются».

2. Оцен­ка столк­но­ве­ния с онлайн-рис­ка­ми про­во­ди­лась на осно­ве мето­до­ло­гии «EU Kids online». Опыт столк­но­ве­ния с онлайн-рис­ка­ми оце­ни­вал­ся в 2010 году и 2019 году при помо­щи вопро­са «Про­ис­хо­ди­ло ли в Интер­не­те что-то, что тебя обес­по­ко­и­ло за послед­ний год?». 

Пере­чень рис­ков менял­ся в раз­ных годах, но во всех слу­ча­ях в соот­вет­ствии с пред­ло­жен­ной нами клас­си­фи­ка­ци­ей [2] вклю­чал кон­тент­ные (инфор­ма­ция с наси­ли­ем, сек­су­аль­ные изоб­ра­же­ния, про­па­ган­да само­убий­ства), ком­му­ни­ка­ци­он­ные (оскорб­ле­ния и пре­сле­до­ва­ния, сек­су­аль­ные домо­га­тель­ства), тех­ни­че­ские (вре­до­нос­ные про­грам­мы, взлом про­фи­ля), потре­би­тель­ские (мошен­ни­че­ства) риски. 

В 2019 году допол­ни­тель­но зада­ва­лись вопро­сы о рис­ках, свя­зан­ных с онлайн-вза­и­мо­дей­стви­ем с соб­ствен­ны­ми роди­те­ля­ми, дру­зья­ми, учи­те­ля­ми: «Мой роди­тель опуб­ли­ко­вал инфор­ма­цию обо мне в Интер­не­те, без мое­го согла­сия», «Я полу­чил отри­ца­тель­ные или обид­ные ком­мен­та­рии от кого-то из-за того, что роди­тель опуб­ли­ко­вал в Интер­не­те», «Я про­сил мое­го роди­те­ля уда­лить то, что он опуб­ли­ко­вал в Интер­не­те», «Я был рас­стро­ен из-за инфор­ма­ции, кото­рую мои роди­те­ли опуб­ли­ко­ва­ли в Интер­не­те», «Мой учи­тель опуб­ли­ко­вал инфор­ма­цию обо мне в Интер­не­те без мое­го согла­сия», «Мой друг опуб­ли­ко­вал инфор­ма­цию обо мне в Интер­не­те без мое­го согласия».

3. Циф­ро­вая ком­пе­тент­ность оце­ни­ва­лась толь­ко в 2013 и 2019 годах у под­рост­ков 14—17 лет и роди­те­лей под­рост­ков при помо­щи крат­кой вер­сии индек­са циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти [3], направ­лен­но­го на изме­ре­ние четы­рех ком­по­нен­тов ком­пе­тент­но­сти (зна­ний, уме­ний, ответ­ствен­но­сти и моти­ва­ции) в четы­рех сфе­рах (рабо­та с кон­тен­том, ком­му­ни­ка­ция, тех­но­сфе­ра, сфе­ра потреб­ле­ния). В крат­кой вер­сии 32 пунк­та, по два для про­яв­ле­ния каж­до­го ком­по­нен­та в каж­дой сфе­ре, а ее надеж­ность, валид­ность и сопо­ста­ви­мость с пол­ной вер­си­ей была про­де­мон­стри­ро­ва­на в ран­них исследованиях.

Сле­ду­ет отме­тить, что хотя выбор­ки не раз­ли­ча­лись по полу и воз­рас­ту, толь­ко дан­ные иссле­до­ва­ния 2013 года соби­ра­лись по мно­го­сту­пен­ча­тым стра­ти­фи­ци­ро­ван­ным репре­зен­та­тив­ным выбор­кам; свя­зан­ные с этим огра­ни­че­ния обсуж­да­ют­ся ниже. Кро­ме того, в иссле­до­ва­нии 2013 года о сво­их детях зна­чи­мо чаще дава­ли отве­ты отцы, в срав­не­нии с дан­ны­ми 2010 и 2019 годов, где огра­ни­че­ний по полу роди­те­ля не вводилось.

Обра­бот­ка дан­ных про­во­ди­лась в про­грам­ме «SPSS Statistics 23.0». В свя­зи с боль­ши­ми объ­е­ма­ми выбо­рок реше­ние об отвер­же­нии нуле­вой гипо­те­зы при­ни­ма­лось при p<0,01, а так­же во всех слу­ча­ях допол­ня­лось ука­за­ни­ем вели­чи­ны ста­ти­сти­че­ско­го эффекта.

Результаты

Часто­та и интен­сив­ность поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти. Наши резуль­та­ты пока­зы­ва­ют, что вопрос о часто­те поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти за про­шед­шие девять лет, по сути, пере­стал быть инфор­ма­тив­ным. Уже в 2010 году боль­шин­ство под­рост­ков поль­зо­ва­лись Интер­не­том почти каж­дый день и лишь один из пяти выхо­дил онлайн реже (рис. 1). 

Хотя в 2013 году сред­няя часто­та поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти уси­ли­ва­ет­ся (χ²=27,95; p<0,01; CC=0,12), вели­чи­на это­го ста­ти­сти­че­ско­го эффек­та неве­ли­ка, посколь­ку и раз­но­об­ра­зие отве­тов невелико. 

Напро­тив, если в 2010 и 2013 годах лишь один роди­тель из двух отве­чал, что выхо­дит онлайн каж­дый день, и раз­ли­чия меж­ду эти­ми дву­мя года­ми были неве­ли­ки (χ²=30,72; p<0,01; CC=0,13), к 2019 году роди­те­ли прак­ти­че­ски дого­ня­ют под­ро­стов (χ²=386,98; p<0,01; CC=0,37), что дела­ет вопрос о часто­те поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти, по сути, неин­фор­ма­тив­ным и для этой груп­пы респондентов. 

Во всех слу­ча­ях под­рост­ки 14—17 лет поль­зу­ют­ся Интер­не­том чаще, чем под­рост­ки 12—13 лет (χ²=14,15—60,17; p<0,01; CC=0,15-0,22), при­чем у маль­чи­ков и дево­чек часто­та поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти не различается.

Как пока­за­но на рис. 2, боль­шин­ство сего­дняш­них под­рост­ков про­во­дят онлайн три часа и более, а в выход­ные дни каж­дый пятый сидит в Интер­не­те почти весь день. Интер­нет стал частью их жиз­ни, зани­ма­ю­щей порой почти все вре­мя бодрствования.

Вре­мя онлайн в буд­ние и выход­ные дни свя­за­но меж­ду собой (r=0,62-0,74; p<0,01), но если в 2010 году под­рост­ки про­во­ди­ли онлайн зна­чи­тель­но боль­ше вре­ме­ни в выход­ные дни (t=-17,20; p<0,01; d=0,61), то к 2013 году эти раз­ли­чия умень­ша­ют­ся — в первую оче­редь за счет нарас­та­ния поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти в буд­ние дни (t=-13,94; p<0,01; d=0,31) — и сохра­ня­ют­ся почти без изме­не­ний к 2019 году (t=-14,58; p<0,01; d=0,28).

Более того, если срав­ни­вать резуль­та­ты раз­ных иссле­до­ва­ний, то от 2010 года к 2013 году отме­ча­ет­ся выра­жен­ное уве­ли­че­ние интен­сив­но­сти поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти (χ²=292,47; p<0,01; CC=0,37 — в буд­ние дни и χ²=153,54; p<0,01; CC=0,27 — в выход­ные дни), кото­рое про­дол­жа­ет­ся к 2019 году, по срав­не­нию с 2013 годом (χ²=298,56; p<0,01; CC=0,31 в буд­ние дни и χ²=244,92; p<0,01; CC=0,29 — в выход­ные дни).

Во всех груп­пах под­рост­ки 14—17 лет ожи­да­е­мо про­во­дят онлайн боль­ше вре­ме­ни, чем под­рост­ки 12—13 лет (t=-10,78 — -3,10; p<0,01; d=0,17-0,59), тогда как раз­ли­чий меж­ду маль­чи­ка­ми и девоч­ка­ми не выявлено.

Допол­ни­тель­ные вопро­сы, задан­ные в 2019 году, поз­во­ля­ют содер­жа­тель­но уточ­нить эти резуль­та­ты: прак­ти­че­ски каж­дый тре­тий под­ро­сток хотя бы ино­гда сов­ме­ща­ет онлайн с любы­ми вида­ми деятельности. 

Напри­мер, 54,7% под­рост­ков 12—13 лет хотя бы ино­гда выхо­дят онлайн сра­зу после про­буж­де­ния, а сре­ди под­рост­ков 14—17 лет 48,9% дела­ют это часто или посто­ян­но. Во вре­мя уро­ков хотя бы ино­гда нахо­дит­ся онлайн каж­дый чет­вер­тый под­ро­сток 12—13 лет (26,9%) и почти каж­дый вто­рой под­ро­сток 14—17 лет (44,6%), а в доро­ге онлайн-актив­ность ста­но­вит­ся неотъ­ем­ле­мым атри­бу­том жиз­ни — лишь один под­ро­сток из деся­ти не сов­ме­ща­ет доро­гу с онлайн-активностью. 

Даже обще­ние с дру­зья­ми допол­ня­ет­ся и сов­ме­ща­ет­ся с онлайн: 44,4% под­рост­ков 12—13 лет и 53,2% под­рост­ков 14—17 лет дела­ют это хотя бы ино­гда. И если роди­те­ли с уве­рен­но­стью отве­ча­ют, что живут ско­рее в реаль­ном мире, чем онлайн (71,2%) или что эти миры не пере­се­ка­ют­ся для них (11,2%), то под­рост­ки отно­си­тель­но ред­ко дают такие отве­ты (35,3% сре­ди под­рост­ков 14—17 лет и 44,1% сре­ди под­рост­ков 12—13 лет: χ²=303,86; p<0,01; CC=0,32).

Чаще, чем роди­те­ли, они чув­ству­ют себя пере­клю­ча­ю­щи­ми­ся меж­ду мира­ми в зави­си­мо­сти от зада­чи (33,0% и 28,8% у под­рост­ков 14—17 и 12— 13 лет соот­вет­ствен­но, про­тив 10,7% у роди­те­лей), живу­щи­ми в рав­ной сте­пе­ни в обо­их мирах (16,3% и 11,0% у под­рост­ков 14—17 и 12—13 лет соот­вет­ствен­но, про­тив 3,4% у роди­те­лей) и даже не видя­щих меж­ду ними раз­ни­цы (4,7% и 5,1% у под­рост­ков 14—17 и 12—13 лет соот­вет­ствен­но, про­тив 2,0% у родителей). 

Столк­но­ве­ние с онлайн-рис­ка­ми у под­рост­ков. В 2019 году, по срав­не­нию с 2010 годом², под­рост­ки чаще ста­ли отве­чать, что что-то обес­по­ко­и­ло или рас­стро­и­ло их в Интер­не­те за послед­ний год, и хотя этот резуль­тат дости­га­ет при­ня­то­го уров­ня зна­чи­мо­сти, речь идет о сла­бой вели­чине ста­ти­сти­че­ско­го эффек­та (41,5% про­тив 33,6% соот­вет­ствен­но: χ²=12,44: p<0,01; CC=0,07). Ины­ми сло­ва­ми, раз­ли­чия в общем уровне онлайн-рис­ков минимальны. 

Девоч­ки чаще гово­рят о том, что что-то обес­по­ко­и­ло или рас­стро­и­ло их в Интер­не­те (38,9% дево­чек и 27,0% маль­чи­ков: χ²=8,66; p<0,01; CC=0,12 — в 2011 году. 55,5% дево­чек и 40,4% маль­чи­ков: χ²=29,70; p<0,01; CC=0,15 — в 2019 году), но в обе­их воз­раст­ных груп­пах рас­про­стра­нен­ность столк­но­ве­ния с онлайн-рис­ка­ми не различается.

Сре­ди кон­тент­ных рис­ков наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ный — столк­но­ве­ние с сек­су­аль­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми и жесто­ко­стью, одна­ко, если срав­ни­вать отве­ты под­рост­ков 2010 года и после­ду­ю­щих лет, оче­вид­но, что часто­та столк­но­ве­ния с сек­су­аль­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми онлайн сни­зи­лась (χ²=339,48; p<0,01; CC=0,36).

Часто­та столк­но­ве­ния с жесто­ко­стью онлайн, напро­тив, воз­рос­ла, если срав­ни­вать 2013 и 2019 годы (χ²=69,93; p<0,01; CC=0,16). Точ­но так же суще­ствен­но сни­зи­лась часто­та столк­но­ве­ния под­рост­ков с вре­до­нос­ны­ми про­грам­ма­ми (χ²=297,29; p<0,01; CC=0,34).

Напро­тив, веро­ят­ность столк­но­ве­ния с инфор­ма­ци­ей о нар­ко­ти­ках и само­убий­ствах выше у под­рост­ков в 2019 году, чем у про­хо­див­ших иссле­до­ва­ние в 2013 году (χ²=37,11; p<0,01; CC=0,12 и χ²=85,04; p<0,01; CC=0,17 соот­вет­ствен­но). Сре­ди ком­му­ни­ка­тив­ных рис­ков отме­ча­ет­ся повы­ше­ние часто­ты столк­но­ве­ния с кибе­ра­грес­си­ей (χ²=80,85; p<0,01; CC=0,19), сре­ди потре­би­тель­ских рис­ков — с мошен­ни­че­ством (χ²=17,75; p<0,01; CC=0,09), тогда как столк­но­ве­ние с рас­про­стра­не­ни­ем лич­ной инфор­ма­ции и взлом про­фи­ля в соци­аль­ных сетях, по-види­мо­му, явля­ют­ся ста­биль­ным явле­ни­ем, с кото­ры­ми стал­ки­ва­ют­ся 1—2 под­рост­ка из десяти.

По дан­ным 2013 и 2019 годов, маль­чи­ки встре­ча­ют­ся с онлайн-рис­ка­ми так же часто, как и девоч­ки. Под­рост­ки 12—13 лет реже, по срав­не­нию с под­рост­ка­ми 14—17 лет, сооб­ща­ют о столк­но­ве­нии с кон­тент­ны­ми рис­ка­ми: о том, что виде­ли жесто­кий кон­тент, с при­ме­не­ни­ем наси­лия (χ²=11,38; p<0,01; CC=0,10 — в 2013 году и χ²=74,94; p<0,01; CC=0,22 — в 2019 году), инфор­ма­цию о спо­со­бах совер­ше­ния само­убий­ства (раз­ли­чия зна­чи­мы толь­ко в 2019 году:

χ²=34,69; p<0,01; CC=0,15), упо­треб­ле­нии нар­ко­ти­че­ских средств (раз­ли­чия зна­чи­мы толь­ко в 2019 году: χ²=87,77; p<0,01; CC=0,24), сек­су­аль­ны­ми изоб­ра­же­ни­я­ми (χ²=21,20; p<0,01; CC=0,13 — в 2013 году и χ²=75,85; p<0,01; CC=0,23 — в 2019 году). 

Инте­рес­но, что если столк­но­ве­ние с мошен­ни­че­ством более харак­тер­но для под­рост­ков 14—17 лет (χ²=7,30; p<0,01; CC=0,08 — в 2013 году и χ²=13,81; p<0,01; CC=0,10 — в 2019 году), то опыт зло­упо­треб­ле­ния лич­ной инфор­ма­ци­ей с воз­рас­том не связан.

Допол­ни­тель­ные вопро­сы 2019 года под­твер­жда­ют гипо­те­зу о новых фор­мах онлайн-рис­ков, опре­де­ля­ю­щих­ся пере­хо­дом к сме­шан­ной реаль­но­сти: каж­дый тре­тий под­ро­сток гово­рит, что был задет тем, что его друг опуб­ли­ко­вал инфор­ма­цию онлайн без его согла­сия, каж­дый чет­вер­тый стал­ки­вал­ся с тем же со сто­ро­ны роди­те­лей, каж­дый пятый про­сил их уда­лить эту инфор­ма­цию из Интернета.

Инте­рес­но, что с ситу­а­ци­ей, когда роди­те­ли и дру­зья без спро­са рас­про­стра­ня­ют их лич­ную инфор­ма­цию, чаще стал­ки­ва­ют­ся девоч­ки, чем маль­чи­ки (χ²=11,15; p<0,01; CC=0,09 и χ²=18,17; p<0,01; CC=0,11 соот­вет­ствен­но); они же чаще про­сят роди­те­лей уда­лить эту инфор­ма­цию (χ²=17,80; p<0,01; CC=0,11).

Кро­ме того, под­рост­ки 14—17 лет, по срав­не­нию с под­рост­ка­ми 12—13 лет, несколь­ко реже сооб­ща­ют о том, что друг опуб­ли­ко­вал их лич­ную инфор­ма­цию без раз­ре­ше­ния (χ²=9,89; p<0,01; CC=0,08); дру­гих воз­раст­ных раз­ли­чий в отно­ше­нии дан­ной груп­пы рис­ков обна­ру­же­но не было.

Циф­ро­вая ком­пе­тент­ность под­рост­ков и роди­те­лей. Индекс циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти оце­ни­ва­ет­ся в про­цен­тах от мак­си­маль­но воз­мож­но­го зна­че­ния и в 2013 году состав­лял в сред­нем 36,0% у под­рост­ков и 31,2% у роди­те­лей. Ины­ми сло­ва­ми, и роди­те­ли, и под­рост­ки демон­стри­ро­ва­ли око­ло тре­ти от мак­си­маль­но воз­мож­но­го уров­ня зна­ний, уме­ний, ответ­ствен­но­сти и моти­ва­ции в четы­рех раз­лич­ных сфе­рах (рис. 3). 

В 2019 году этот пока­за­тель ока­зал­ся выше в обе­их груп­пах и соста­вил 51,7% от мак­си­маль­но воз­мож­но­го уров­ня у под­рост­ков (t=14,00; p<0,01: d=0,89) и 41,1% от мак­си­маль­но воз­мож­но­го уров­ня у роди­те­лей (t=8,40; p<0,01; d=0,52).

Хотя изме­не­ния по всем четы­рем ком­по­нен­там от 2013 к 2019 году зна­чи­мы, они мини­маль­ны в отно­ше­нии моти­ва­ции (t=1,11; p<0,01; d=0,07 у под­рост­ков и t=1,62; p<0,01; d=0,10 у роди­те­лей) и мак­си­маль­ны в отно­ше­нии ответ­ствен­но­сти (t=20,15; p<0,01; d=1,29 у под­рост­ков и t=10,46; p<0,01; d=0,65 у родителей).

Отме­тим, что если, по дан­ным 2013 года, индекс циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти выше у маль­чи­ков (t=3,42; p<0,01; d=0,18), что объ­яс­ня­ет­ся их боль­ши­ми уме­ни­я­ми (t=3,86; p<0,01; d=0,22) и ответ­ствен­но­стью (t=3,12; p<0,01; d=0,18), то к 2019 году ген­дер­ных раз­ли­чий по циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти не выяв­ля­ет­ся. По всем ком­по­нен­там, кро­ме моти­ва­ции, под­рост­ки 14—17 лет «обго­ня­ют» под­рост­ков 12—13 лет (t=4,79 — 7,87; p<0,01; d=0,30-0,49).

Обсуждение результатов

Поль­зо­ва­тель­ская актив­ность под­рост­ков и роди­те­лей: интен­си­фи­ка­ция или транс­фор­ма­ция? В соот­вет­ствии с пер­вой гипо­те­зой, по срав­не­нию с дан­ны­ми 2010 и 2013 годов, к 2019 году Интер­нет стал настоль­ко неотъ­ем­ле­мой частью жиз­ни и детей, и взрос­лых, что вопрос о часто­те поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти — коли­че­стве дней в неде­лю или в месяц — фак­ти­че­ски поте­рял смысл. 

Важ­но заме­тить, что, по всей види­мо­сти, под­рост­ки сде­ла­ли этот «шаг» рань­ше, чем роди­те­ли — уже по дан­ным 2013 года почти все они еже­днев­но выхо­ди­ли онлайн. 

Тем не менее, зна­чи­мым пока оста­ет­ся вопрос о еже­днев­ном коли­че­стве вре­ме­ни, про­во­ди­мом онлайн. У под­рост­ков оно посто­ян­но рас­тет — боль­шая часть в сред­нем про­во­дят онлайн более трех часов в сут­ки, каж­дый тре­тий в буд­ние и каж­дый вто­рой в выход­ные дни — не менее пяти часов. В выход­ные дни каж­дый пятый под­ро­сток про­во­дит в Интер­не­те весь день. Эти пока­за­те­ли выше у под­рост­ков 14—17 лет, чем у под­рост­ков 12—13 лет, онлайн-актив­ность кото­рых чаще регу­ли­ру­ют взрос­лые, при этом маль­чи­ки и девоч­ки — оди­на­ко­во актив­ные пользователи. 

Более того, допол­ни­тель­ные вопро­сы 2019 года пока­зы­ва­ют, что для совре­мен­ных под­рост­ков нахож­де­ние онлайн — часть их посто­ян­ной жиз­ни, Интер­нет сов­ме­ща­ет­ся прак­ти­че­ски с любы­ми повсе­днев­ны­ми дела­ми, и сама реаль­ность пере­жи­ва­ет­ся как сме­шан­ная, не име­ю­щая чет­ких гра­ниц меж­ду онлайн и офлайн. 

С нашей точ­ки зре­ния, полу­чен­ные дан­ные озна­ча­ют, что вопрос о поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти под­рост­ков сего­дня ста­но­вит­ся ско­рее вопро­сом об этой сме­шан­ной реаль­но­сти — как имен­но про­ис­хо­дит это сов­ме­ще­ние, как ска­зы­ва­ет­ся на дея­тель­но­сти онлайн и офлайн, и как пере­жи­ва­ет­ся новая реаль­ность сами­ми подростками.

Изме­не­ние онлайн-рис­ков. Полу­чен­ные дан­ные поз­во­ля­ют пред­по­ло­жить несколь­ко направ­ле­ний изме­не­ния онлайн-рис­ков, с кото­ры­ми стал­ки­ва­ют­ся под­рост­ки за послед­ние годы. 

По всей види­мо­сти, наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ные и оче­вид­ные для обще­ства рис­ки (столк­но­ве­ние с сек­су­аль­ным кон­тен­том и вре­до­нос­ны­ми про­грам­ма­ми) полу­чи­ли соци­аль­ное при­зна­ние и актив­но пре­одо­ле­ва­ют­ся как на уровне пра­во­вой регу­ля­ции и запре­тов сай­тов, так и на лич­ност­ном уровне (более вни­ма­тель­но­го кон­тро­ля со сто­ро­ны родителей). 

Напро­тив, с нашей точ­ки зре­ния, менее осо­зна­ва­е­мые и при­ни­ма­е­мые все­рьез в неда­ле­ком про­шлом рис­ки ста­ли более рас­про­стра­нен­ны­ми — это каса­ет­ся, в первую оче­редь, кон­тен­та, свя­зан­но­го с кибе­ра­грес­си­ей, мошен­ни­че­ством, а так­же дру­гих кон­тент­ных рис­ков (инфор­ма­ции о нар­ко­ти­че­ских сред­ствах, спо­со­бах самоубийства). 

Груп­па ком­му­ни­ка­тив­ных онлайн-рис­ков все чаще фор­ми­ру­ет­ся на гра­ни­цах онлайн и офлайн — в сме­шан­ной реаль­но­сти; это свя­за­но, в част­но­сти, с раз­ны­ми фор­ма­ми кибе­ра­грес­сии, а так­же с рас­про­стра­не­ни­ем лич­ной инфор­ма­ции, выра­жен­ность кото­рых по срав­не­нию с преды­ду­щи­ми дан­ны­ми несколь­ко повысилась. 

Хотя лишь в сред­нем каж­дый пятый под­ро­сток зна­ком с таким опы­том, сле­ду­ет отме­тить, что эта груп­па рис­ков тре­бу­ет осо­бо­го вни­ма­ния, посколь­ку эмо­ци­о­наль­но тяже­ло пере­но­сит­ся мно­ги­ми под­рост­ка­ми. Тот резуль­тат, что зна­чи­тель­ная часть онлайн-рис­ков более зна­ко­ма стар­шим под­рост­кам, объ­яс­ня­ет­ся их боль­шей поль­зо­ва­тель­ской актив­но­стью, а так­же взрос­ле­ни­ем, в про­цес­се кото­ро­го они могут сами искать тако­го рода информацию. 

В под­твер­жде­ние вто­рой гипо­те­зы иссле­до­ва­ния о том, что сме­шан­ная реаль­ность не толь­ко повы­ша­ет зна­чи­мость ком­му­ни­ка­тив­ных онлайн-рис­ков, но и порож­да­ет новое про­стран­ство рис­ков, свя­зан­ных с рас­про­стра­не­ни­ем в Интер­не­те обще­ния с роди­те­ля­ми, учи­те­ля­ми и дру­зья­ми, каж­дый тре­тий под­ро­сток сооб­ща­ет о том, что его друг пуб­ли­ко­вал его лич­ную инфор­ма­цию без его согла­сия, каж­дый чет­вер­тый — что это сде­лал роди­тель, а каж­дый пятый про­сил роди­те­ля уда­лить эту информацию. 

На фоне таких содер­жа­тель­ных изме­не­ний в поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти, не сво­ди­мых к коли­че­ствен­ным, осо­бую важ­ность при­об­ре­та­ют каче­ствен­ные иссле­до­ва­ния воз­ни­ка­ю­щих онлайн-рисков.

Циф­ро­вая ком­пе­тент­ность под­рост­ков и роди­те­лей. Тре­тья гипо­те­за иссле­до­ва­ния полу­чи­ла лишь частич­ное под­твер­жде­ние. Но в первую оче­редь отме­тим, что циф­ро­вая ком­пе­тент­ность к 2019 году ста­ла выше, что более харак­тер­но для под­рост­ков, по срав­не­нию с родителями. 

При этом у роди­те­лей эти изме­не­ния объ­яс­ня­ют­ся в сред­нем боль­шей ответ­ствен­но­стью и луч­ши­ми зна­ни­я­ми к 2019 году, а у под­рост­ков — боль­шей ответ­ствен­но­стью, стрем­ле­ни­ем к без­опас­но­сти и луч­ши­ми навыками. 

С дру­гой сто­ро­ны, и у под­рост­ков, и у роди­те­лей наи­бо­лее ярки раз­ли­чия в уровне ответ­ствен­но­сти и без­опас­но­сти и в мень­шей сте­пе­ни — в уровне моти­ва­ции. Ины­ми сло­ва­ми, речь идет, по-види­мо­му, о еди­ном пат­терне изме­не­ний в сме­шан­ной реаль­но­сти — на фоне дефи­ци­та моти­ва­ци­он­ных изме­не­ний в повы­ше­нии стрем­ле­ния к ответ­ствен­но­сти и без­опас­но­сти при исполь­зо­ва­нии Интернета. 

На наш взгляд, это мож­но рас­смат­ри­вать как одно из сви­де­тельств нача­ла уко­ре­не­ния куль­ту­ры циф­ро­во­го граж­дан­ства как куль­тур­но­го фено­ме­на, отра­жа­ю­ще­го резуль­та­ты циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции в повсе­днев­ных фор­маль­ных и нефор­маль­ных соци­аль­ных прак­ти­ках в целом на уровне граж­дан­ско­го общества. 

Отме­тим, что уро­вень моти­ва­ции к улуч­ше­нию сво­их зна­ний о жиз­ни онлайн в целом во всех слу­ча­ях мини­ма­лен, что, воз­мож­но, свя­за­но с рас­про­стра­нен­ны­ми в соци­у­ме пред­став­ле­ни­я­ми о при­ем­ле­мо­сти сти­хий­но­го и само­сто­я­тель­но­го осво­е­ния Интер­не­та [4]. Это тре­бу­ет даль­ней­ших иссле­до­ва­ний моти­ва­ции к улуч­ше­нию циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти у под­рост­ков и родителей.

Огра­ни­че­ни­ем иссле­до­ва­ния высту­па­ет его кросс-сек­ци­он­ный харак­тер: срав­ни­ва­лись резуль­та­ты, полу­чен­ные на раз­ных выбор­ках. Хотя боль­шой раз­мер и общие мето­ди­ки в каж­дом из сре­зов поз­во­ля­ют делать выво­ды о транс­фор­ма­ции, важ­но ого­во­рить­ся, что неко­то­рые из раз­ли­чий могут объ­яс­нять­ся раз­ни­цей в мето­ди­ках, а так­же в спо­со­бах сбо­ра данных. 

В част­но­сти, дан­ные 2010 и 2019 годов более сопо­ста­ви­мы, посколь­ку собра­ны схо­жим обра­зом, тогда как дан­ные 2013 года, собран­ные по мно­го­сту­пен­ча­тым стра­ти­фи­ци­ро­ван­ным выбор­кам, точ­нее отра­жа­ли теку­щую рос­сий­скую ситу­а­цию, посколь­ку вклю­ча­ли не толь­ко жите­лей круп­ных городов. 

Тем не менее, на наш взгляд, сопо­став­ле­ние всех трех сре­зов дает воз­мож­ность обсуж­дать, вос­про­из­во­дят­ся ли изме­не­ния с тече­ни­ем времени.

Выводы

Несмот­ря на пере­чис­лен­ные выше огра­ни­че­ния, тре­бу­ю­щие уточ­не­ния в даль­ней­ших иссле­до­ва­ни­ях, срав­не­ние резуль­та­тов трех иссле­до­ва­ний 2010 года, 2013 года и 2019 года поз­во­ля­ет сде­лать сле­ду­ю­щие выводы.

1. К 2019 году боль­шин­ство под­рост­ков и роди­те­лей про­во­дят онлайн каж­дый день не менее трех— пяти часов, при­чем в выход­ные каж­дый пятый под­ро­сток нахо­дит­ся онлайн более 8 часов в сут­ки, что поз­во­ля­ет гово­рить о транс­фор­ма­ции поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти как отдель­ной от офлайн дея­тель­но­сти в новые фор­мы дея­тель­но­сти в сме­шан­ной реаль­но­сти. На объ­ек­тив­ном уровне это про­яв­ля­ет­ся в допол­не­нии онлайн-актив­но­стью боль­шин­ства кру­га при­выч­ных дея­тель­но­стей, осо­бен­но не тре­бу­ю­щих высо­кой кон­цен­тра­ции вни­ма­ния (напри­мер, пере­езд, под­го­тов­ка ко сну и др.), тогда как на субъ­ек­тив­ном уровне — в пере­жи­ва­нии под­рост­ка­ми реаль­но­сти как сме­шан­ной, а не раз­де­лен­ной на онлайн и офлайн.
2. К 2019 году отме­ча­ет­ся зна­чи­мо более низ­кая рас­про­стра­нен­ность частых в про­шлые годы онлайн­ри­с­ков, на пре­одо­ле­ние кото­рых были направ­ле­ны раз­лич­ные соци­аль­ные уси­лия и кото­рые в боль­шей сте­пе­ни осо­зна­ва­лись роди­те­ля­ми: столк­но­ве­ние с сек­су­аль­ным кон­тен­том и вирус­ны­ми про­грам­ма­ми. Напро­тив, на пер­вый план выхо­дят ком­му­ни­ка­ци­он­ные рис­ки, кото­рые явля­ют­ся, ско­рее, про­дук­том сме­шан­ной онлайн/офлайн реаль­но­сти; сре­ди них — столк­но­ве­ние с раз­лич­ны­ми вида­ми кибе­ра­грес­сии (напри­мер, кибер­бул­лин­га, как пра­ви­ло соче­та­ю­ще­го­ся со школь­ным бул­лин­гом), рис­ки, пред­по­ла­га­ю­щие рас­про­стра­не­ние и исполь­зо­ва­ние лич­ной инфор­ма­ции, а так­же новая груп­па онлайн-рис­ков, свя­зан­ных с рас­про­стра­не­ни­ем лич­ной инфор­ма­ции бли­жай­шим окру­же­ни­ем под­рост­ка: роди­те­ля­ми, учи­те­ля­ми, друзьями.
3. Общий уро­вень циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти к 2019 году по срав­не­нию с 2013 годом повы­сил­ся и у под­рост­ков, и у роди­те­лей; при этом наи­боль­шие изме­не­ния каса­ют­ся ответ­ствен­но­сти и без­опас­но­сти, что в усло­ви­ях роста зна­чи­мо­сти сме­шан­ной реаль­но­сти мож­но рас­смат­ри­вать как резуль­тат фор­ми­ро­ва­ния куль­ту­ры циф­ро­во­го граж­дан­ства, и мини­маль­ные — моти­ва­ции к улуч­ше­нию сво­их знаний.
4. Такие резуль­та­ты, как огра­ни­че­ние экс­тре­маль­но высо­ких пока­за­те­лей поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти под­рост­ков в выход­ные дни, сни­же­ние часто­ты столк­но­ве­ния с сек­су­аль­ным кон­тен­том и вирус­ны­ми про­грам­ма­ми, повы­ше­ние ответ­ствен­но­сти роди­те­лей и детей онлайн, поз­во­ля­ют пред­по­ла­гать, что интер­нет-про­стран­ство как про­стран­ство циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции под­рост­ков посте­пен­но струк­ту­ри­ру­ет­ся, а пози­ция поль­зо­ва­те­лей ста­но­вит­ся более актив­ной и ответственной.

Литература

1. Сол­да­то­ва Г.У. Циф­ро­вая соци­а­ли­за­ция в куль­тур­но-исто­ри­че­ской пара­диг­ме: изме­ня­ю­щий­ся ребе­нок в изме­ня­ю­щем­ся мире // Соци­аль­ная пси­хо­ло­гия и обще­ство. 2018. Том 9. № 3. С. 71—80.
2. Сол­да­то­ва Г.У., Нестик Т.А., Рас­ска­зо­ва Е.И., Зото­ва Е.Ю. Циф­ро­вая ком­пе­тент­ность рос­сий­ских под­рост­ков и роди­те­лей: резуль­та­ты все­рос­сий­ско­го иссле­до­ва­ния. М.: Фонд Раз­ви­тия Интер­нет, 2013. С. 282—284.
3. Сол­да­то­ва Г.У., Рас­ска­зо­ва Е.И. Крат­кая и скри­нин­го­вая вер­сии индек­са циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти: вери­фи­ка­ци­яи­воз­мож­но­сти применения// Наци­о­наль­ный пси­хо­ло­ги­че­ский жур­нал. 2018. 3(31). С. 47—56.
4. Сол­да­то­ва Г.У., Рас­ска­зо­ва Е.И. Моти­ва­ция в струк­ту­ре циф­ро­вой ком­пе­тент­но­сти рос­сий­ских под­рост­ков // Наци­о­наль­ный пси­хо­ло­ги­че­ский жур­нал. 2017. 1 (25). С. 3—14.
5. Appel M., Stiglbauer B., Batinic B., Holtz P. Internet use and verbal aggression: The moderating role of parents and peers // Computers in Human Behavior. 2014. Т. 33. P. 235— 241.
6. Baumgartner S.E., Weeda W.D., van der Heijden L.L., Huizinga M. The relationship between media multitasking and executive function in early adolescents // The Journal of Early Adolescence. 2014. Т. 34. №. 8. P. 1120—1144.
7. Borca G., Bina M., Keller P.S., Gilbert L.R., Begotti T. Internet use and developmental tasks: Adolescents’ point of view // Computers in Human Behavior. 2015. Т. 52. P. 49—58.
8. George M.J., Odgers C.L. Seven fears and the science of how mobile technologies may be influencing adolescents in the digital age // Perspectives on psychological science. 2015. Т. 10. №. 6. P. 832—851.
9. Gilster P. Digital Literacy. N.Y.: Wiley Computer Publishing, 1997.
10. Elsaesser C., Russell B., Ohannessian C.M., Patton D. Parenting in a digital age: A review of parents’ role in preventing adolescent cyberbullying // Aggression and Violent Behavior. 2017. Т. 35. P. 62—72.
11. Fisher E.J.P., González Y.S., Caridad Martínez Tena А. Bringing the Virtual to Reality-How Virtual Reality Can Enhance People’s Health and Social Lives // Neurol Res Surg. 2019. 2(1). P. 1—10.
12. Flavián C., Ibáñez-Sánchez S., Orús C. The impact of virtual, augmented and mixed reality technologies on the customer experience // Journal of Business Research. 2019. Т. 100. P. 547—560.
13. Ilomäki L., Kantosalo A., Lakkala M. What is digital competence. Linked portal // Brussels: European Schoolnet (EUN). 2011. P. 1—12.
14. Livingstone S., Haddon L., Görzig A., Ólafsson K. Risks and safety on the internet: The perspective of European children. Full Findings. LSE, London: EU Kids Online, 2011.
15. Livingstone S., Smith P.K. Annual research review: Harms experienced by child users of online and mobile technologies: The nature, prevalence and management of sexual and aggressive risks in the digital age // Journal of child psychology and psychiatry. 2014. 55 (6). P. 635—654.
16. Manago A.M. Identity development in the digital age: The case of social networking sites. The Oxford handbook of identity development. 2015. P. 508—524.
17. Martin A., Madigan D. (Eds.). Digital literacies for learning. Facet Publishing. 2006.
18. Milgram P., Kishino F. A taxonomy of mixed reality visual displays // IEICE TRANSACTIONS on Information and Systems. 1994. 77(12). P. 1321—1329.

Финан­си­ро­ва­ние. Иссле­до­ва­ние выпол­не­но за счет гран­та Рос­сий­ско­го науч­но­го фон­да (РНФ) в рам­ках науч­но­го про­ек­та № 18-18-00365.

Об авторах

• Гали­на Уртан­бе­ков­на Сол­да­то­ва — член-кор­ре­спон­дент РАО, док­тор пси­хо­ло­ги­че­ских наук, про­фес­сор факуль­те­та пси­хо­ло­гии, ФГБОУ ВО МГУ име­ни М.В. Ломо­но­со­ва; Мос­ков­ский инсти­тут пси­хо­ана­ли­за (НОЧУ ВО «Мос­ков­ский инсти­тут пси­хо­ана­ли­за»); дирек­тор Фон­да Раз­ви­тия Интер­нет, Москва, Рос­сия.
• Еле­на Иго­рев­на Рас­ска­зо­ва - кан­ди­дат пси­хо­ло­ги­че­ских наук, доцент кафед­ры ней­ро- и пато­пси­хо­ло­гии факуль­те­та пси­хо­ло­гии, Мос­ков­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет име­ни М.В. Ломо­но­со­ва (ФГБОУ ВО МГУ им. М.В. Ломо­но­со­ва); стар­ший науч­ный сотруд­ник отде­ла меди­цин­ской пси­хо­ло­гии, Науч­ный центр пси­хи­че­ско­го здо­ро­вья, Москва, Россия.

Смот­ри­те также:

• Пруд­ни­ко­ва Т. А., Поска­ка­ло­ва Т. А. Зару­беж­ный опыт при­ме­не­ния инфор­ма­ци­он­но-ком­му­ни­ка­ци­он­ных тех­но­ло­гий в целях повы­ше­ния учеб­ной мотивации
• Регуш Л.А., Алек­се­е­ва Е.В., Вере­ти­на О.Р., Орло­ва А.В., Пежем­ская Ю.С. Осо­бен­но­сти мыш­ле­ния под­рост­ков, име­ю­щих раз­ную сте­пень погру­жен­но­сти в интернет-среду
• Сол­да­то­ва Г.У., Виш­не­ва А.Е. Осо­бен­но­сти раз­ви­тия когни­тив­ной сфе­ры у детей с раз­ной онлайн-актив­но­стью: есть ли золо­тая середина?
• Сол­да­то­ва Г.У., Нико­но­ва Е.Ю., Коше­вая А.Г., Три­фо­но­ва А.В. Меди­ам­но­го­за­дач­ность: от когни­тив­ных функ­ций к циф­ро­вой повседневности

1. Авто­ры бла­го­да­рят всех кол­лег, при­ни­мав­ших уча­стие в сбо­ре данных.
2. В 2013 году вопрос был сфор­му­ли­ро­ван ина­че, что не дает воз­мож­ность сопо­ста­вить результаты.