Солдатова Г.У., Рассказова Е.И., Чигарькова С.В. Флейминг как вид киберагрессии: ролевая структура и особенности цифровой социальности

Интер­нет дав­но пре­вра­тил­ся в про­стран­ство, в кото­ром нахо­дят спе­ци­фи­че­ское вопло­ще­ние раз­лич­ные фор­мы и спо­со­бы пове­де­ния, обще­ния и вза­и­мо­дей­ствия, суще­ству­ю­щие в реаль­ной жиз­ни. Это отно­сит­ся и к деструк­тив­ным фор­мам поведения. 

Предо­став­ляя без­гра­нич­ные гори­зон­ты для уча­стия в соци­аль­ной жиз­ни и ком­му­ни­ка­ци­ях, интер­нет откры­ва­ет воз­мож­но­сти и для рас­про­стра­не­ния деструк­тив­но­го, опас­но­го и агрес­сив­но­го кон­тен­та и пове­де­ния, перед кото­ры­ми наи­бо­лее уяз­ви­мы под­рост­ки и моло­дые люди как наи­бо­лее актив­ные поль­зо­ва­те­ли Сети. 

С пози­ции куль­тур­но-исто­ри­че­ской пси­хо­ло­гии при­об­ре­те­ние соот­вет­ству­ю­ще­го опы­та в про­цес­се соци­аль­но­го онлайн-вза­и­мо­дей­ствия и навы­ков адек­ват­но­го реа­ги­ро­ва­ния на такую фор­му деструк­тив­но­го пове­де­ния, как кибе­ра­грес­сия, в том чис­ле и по при­чине ее нега­тив­но­го харак­те­ра, для под­рост­ков и моло­дых людей явля­ет­ся одним из важ­ней­ших резуль­та­тов как тра­ди­ци­он­ной, так и циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции в офлайн, онлайн и сме­шан­ной реаль­но­сти [8].

В свя­зи с этим осо­бое зна­че­ние при­об­ре­та­ют иссле­до­ва­ния раз­лич­ных видов кибе­ра­грес­сии, а так­же соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских фак­то­ров, воз­мож­но, свя­зан­ных с нею, вклю­чая осо­бен­но­сти исполь­зо­ва­ния интер­не­та, ее про­ду­ци­ро­ва­ния и рас­про­стра­не­ния, послед­ствий столк­но­ве­ния и стра­те­гий совла­да­ния с агрес­сив­ны­ми про­яв­ле­ни­я­ми в сети.

Как и офлайн-агрес­сия, кибе­ра­грес­сия, опо­сред­ство­ван­ная элек­трон­ны­ми устрой­ства­ми и вир­ту­аль­ным про­стран­ством, — это наме­рен­ное деструк­тив­ное пове­де­ние, кото­рое про­ти­во­ре­чит пра­ви­лам веж­ли­во­го обще­ния людей, вызы­ва­ет пси­хо­ло­ги­че­ский дис­ком­форт и направ­ле­но на при­чи­не­ние вре­да или нане­се­ние ущер­ба дру­го­му чело­ве­ку [1; 3; 16]. 

Спо­со­бы пове­де­ния в ситу­а­ци­ях кибе­ра­грес­сии, реа­ги­ро­ва­ние на ее про­яв­ле­ния рас­смат­ри­ва­ют­ся нами как один из резуль­та­тов циф­ро­вой соци­аль­но­сти, фор­ми­ру­ю­щей­ся в про­цес­се соци­а­ли­за­ции в ситу­а­ци­ях онлайн-взаимодействия. 

Под циф­ро­вой соци­аль­но­стью мы пони­ма­ем при­об­ре­та­е­мую чело­ве­ком в ходе меж­лич­ност­но­го онлайн-вза­и­мо­дей­ствия в соста­ве раз­лич­ных групп, суще­ству­ю­щих в интер­не­те, спо­со­бы и прак­ти­ки соци­аль­но­го вза­и­мо­дей­ствия и само­пре­зен­та­ции, сово­куп­ность качеств и осо­бен­но­стей, опре­де­ля­ю­щих диа­па­зон соци­аль­ных кон­так­тов, осво­е­ние и реа­ли­за­цию соци­аль­ных ролей, усво­е­ние, при­ня­тие и соблю­де­ние норм и пра­вил циф­ро­вой сре­ды и выпол­не­ние на их осно­ве раз­лич­ных соци­аль­ных функций.

Кибе­ра­грес­сия как вид агрес­сии — систем­ное соци­аль­ное явле­ние, име­ю­щее в сво­ей осно­ве сход­ные с агрес­си­ей в реаль­ной жиз­ни харак­те­ри­сти­ки и меха­низ­мы. В первую оче­редь это каса­ет­ся при­чин агрес­сии, ее содер­жа­ния, роле­вой струк­ту­ры, осо­бен­но­стей эмо­ци­о­наль­ных реакций. 

В отли­чие от реаль­но­го мира, кибе­ра­грес­сия может не ока­зы­вать непо­сред­ствен­но­го физи­че­ско­го воз­дей­ствия на чело­ве­ка, и место физи­че­ско­го ущер­ба в этом слу­чае зани­ма­ют “циф­ро­вые повре­жде­ния”, кото­рые могут быть неза­мет­ны для окру­жа­ю­щих, но спо­соб­ны ока­зы­вать про­дол­жи­тель­ное нега­тив­ное вли­я­ние на пси­хо­ло­ги­че­ское состо­я­ние жерт­вы [23].

Для кибе­ра­грес­сии харак­тер­ны дру­гие про­стран­ствен­но-вре­мен­ные харак­те­ри­сти­ки: она транс­гра­нич­на и круг­ло­су­точ­на, она посто­ян­на и не опре­де­ля­ет­ся непо­сред­ствен­ной ком­му­ни­ка­ци­ей с агрес­со­ром (кон­тент может сохра­нять­ся онлайн неогра­ни­чен­но дол­го и посто­ян­но вос­про­из­во­дить­ся), кото­рый может сохра­нять свою ано­ним­ность и физи­че­скую без­опас­ность, более пуб­лич­на (раз­мер ауди­то­рии все­гда мас­штаб­нее), для ее рас­про­стра­не­ния и реа­ги­ро­ва­ния на нее исполь­зу­ют­ся тех­ни­че­ские воз­мож­но­сти и спо­со­бы орга­ни­за­ции обще­ния в сетях, спе­ци­фи­че­ские онлайн-”упаковки” (напри­мер, визу­аль­но-образ­ная: мемы, фото, видео и др.) [12; 15; 24].

Одна из важ­ных харак­те­ри­стик всех видов кибе­ра­грес­сии, сход­ная с агрес­си­ей в реаль­ной жиз­ни, — это раз­ветв­лен­ная роле­вая струк­ту­ра: агрес­со­ры, жерт­вы, актив­ные участ­ни­ки и сто­рон­ние наблю­да­те­ли. Сре­ди глав­ных ролей в ситу­а­ци­ях агрес­сии, поми­мо агрес­со­ров и жертв, важ­ное место зани­ма­ют сви­де­те­ли: под­дер­жи­ва­ю­щие, наблю­да­ю­щие, оце­ни­ва­ю­щие агрес­сию [17; 21]. 

В под­рост­ко­вом и юно­ше­ском воз­расте столк­но­ве­ние с кибе­ра­грес­си­ей и уча­стие в ней в раз­ных ролях неиз­беж­но ста­но­вит­ся частью циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции [10], транс­фор­ми­руя внут­рен­ний мир и пред­став­ле­ния моло­до­го чело­ве­ка, опре­де­ляя его соб­ствен­ное даль­ней­шее пове­де­ние как онлайн (напри­мер, выбор в даль­ней­шем роли агрес­со­ра, избе­га­ние роли жерт­вы), так, воз­мож­но, и офлайн.

Хотя пре­иму­ще­ствен­ный инте­рес иссле­до­ва­те­лей в дан­ной обла­сти каса­ет­ся наи­бо­лее пси­хо­ло­ги­че­ски трав­ма­тич­но­го вари­ан­та кибе­ра­грес­сии — кибер­бул­лин­га [12; 15; 21], сле­ду­ет отме­тить, что суще­ству­ют зна­чи­тель­но более рас­про­стра­нен­ные виды кибе­ра­грес­сии [14]. В первую оче­редь к ним мож­но отне­сти флей­минг — раз­жи­га­ние спо­ра, пуб­лич­ные оскорб­ле­ния и эмо­ци­о­наль­ный обмен репли­ка­ми в интер­не­те меж­ду участ­ни­ка­ми в рав­ных пози­ци­ях [20; 22]. 

По мне­нию иссле­до­ва­те­лей, флей­минг свя­зан с импуль­сив­ной реак­ци­ей из-за невоз­мож­но­сти кон­тро­ли­ро­вать свои эмо­ции и может высту­пать защит­ной реак­ци­ей на вос­при­ни­ма­е­мое оскорб­ле­ние (собе­сед­ник может и не иметь в дей­стви­тель­но­сти тако­го наме­ре­ния) или непри­ем­ле­мое мне­ние, выра­жен­ное дру­ги­ми [22].

Рас­про­стра­нен­ность флей­мин­га так­же свя­зы­ва­ет­ся с иллю­зи­ей отсут­ствия эмо­ци­о­наль­ных пере­жи­ва­ний собе­сед­ни­ка в кон­тек­сте дистан­ци­он­но­го онлайн-вза­и­мо­дей­ствия [18].

Ком­мен­та­рии к раз­лич­но­му кон­тен­ту в сети ста­но­вят­ся наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ны­ми пло­щад­ка­ми “раз­жи­га­ния вой­ны эмо­ций” (“flame war”), а нару­ше­ние норм ком­му­ни­ка­ции со сто­ро­ны дру­гих поль­зо­ва­те­лей, в первую оче­редь, гру­бая или нецен­зур­ная лек­си­ка, высту­па­ют ката­ли­за­то­ром пере­хо­да дис­кус­сии во флей­минг [18].

При срав­не­нии с дру­ги­ми вида­ми кибе­ра­грес­сии в каче­стве осо­бен­но­стей флей­мин­га мож­но выде­лить его диа­ло­ги­че­ский харак­тер, кото­рый выра­жа­ет­ся в равен­стве пози­ций участ­ни­ков “ток­сич­ной” дис­кус­сии; отно­си­тель­но огра­ни­чен­ные вре­мен­ные рам­ки (подоб­но пла­ме­ни про­ти­во­сто­я­ние может быть ярким, но не дол­го­вре­мен­ным); низ­кий риск дли­тель­ных нега­тив­ных эмо­ци­о­наль­ных послед­ствий [11].

Цель ста­тьи — выяв­ле­ние соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских фак­то­ров столк­но­ве­ния под­рост­ков и моло­дых людей с ситу­а­ци­я­ми флей­мин­га как видом кибе­ра­грес­сии, а так­же ана­лиз через приз­му роле­вой струк­ту­ры этой ситу­а­ции, осо­бен­но­стей циф­ро­вой соци­аль­но­сти, фор­ми­ру­ю­щей­ся в про­цес­се при­об­ре­те­ния опы­та соци­аль­но­го онлайн-вза­и­мо­дей­ствия. Выдви­га­лись сле­ду­ю­щие гипо­те­зы:

1. Наи­бо­лее частой ролью в ситу­а­ции флей­мин­га явля­ет­ся роль наблюдателя.
2. Для роли наблю­да­те­ля харак­тер­ны сле­ду­ю­щие пси­хо­ло­ги­че­ские осо­бен­но­сти: боль­шая толе­рант­ность, мень­шая агрес­сив­ность, боль­шая готов­ность сле­до­вать пра­ви­лам онлайн-общения.
3. Под­рост­ки и моло­дые люди, выби­ра­ю­щие про­со­ци­аль­ные, агрес­сив­ные роли и роль наблю­да­те­ля в ситу­а­ции флей­мин­га, харак­те­ри­зу­ют­ся раз­лич­ны­ми осо­бен­но­стя­ми поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти и раз­лич­ны­ми пси­хо­ло­ги­че­ски­ми характеристиками.

МЕТОДИКА

Иссле­до­ва­ние про­во­ди­лось в 2018 году в 20 круп­ных горо­дах вось­ми феде­раль­ных окру­гов РФ. В иссле­до­ва­нии при­ня­ли уча­стие 1029 под­рост­ков в воз­расте от 14 до 17 лет (15.47±1.09 лет), 525 под­рост­ков в воз­расте от 12 до 13 лет (12.42±0.58 лет), 736 моло­дых людей в воз­расте от 17 до 30 лет (23.33±3.90 лет) и 1105 роди­те­лей под­рост­ков 12– 17 лет (41.21±5.63 лет). Сре­ди роди­те­лей пре­об­ла­да­ли мате­ри (79.4%); осталь­ные воз­раст­ные груп­пы были рас­пре­де­ле­ны по полу прак­ти­че­ски рав­но­мер­но (52.3% дево­чек-под­рост­ков, 59.2% девушек).

При­ме­ня­лись сле­ду­ю­щие мето­ди­ки:

1. Поль­зо­ва­тель­ская актив­ность оце­ни­ва­лась при помо­щи двух вопро­сов: “Сколь­ко вре­ме­ни в сред­нем вы про­во­ди­те в интер­не­те в будни/в выход­ные” (вари­ан­ты отве­та: мень­ше часа, 1–3 часа, 4–5 часов, 6–8 часов, 9–12 часов, боль­ше 12 часов), пока­за­те­ли по кото­рым усред­ня­лись (аль­фа Крон­ба­ха 0.79–0.85).
2. Коли­че­ство дру­зей в соци­аль­ных сетях оце­ни­ва­лось с помо­щью вопро­сов “Сколь­ко у вас френ­дов в соци­аль­ной сети?” и “Сколь­ко чело­век из френ­дов вы зна­е­те в реаль­ной жиз­ни?” (вари­ан­ты отве­тов: “мень­ше 10”, “11–50”, “51–100”, …, “более 500”).
3. Диа­гно­сти­ка реак­ции на флей­минг как вид кибе­ра­грес­сии про­во­ди­лась при помо­щи виньет­ки как мето­да, поз­во­ля­ю­ще­го про­ил­лю­стри­ро­вать для респон­ден­тов спе­ци­фи­ку соци­аль­но­го кон­тек­ста ситу­а­ции [4]. Респон­ден­там пред­ла­га­лось опи­са­ние сле­ду­ю­щей ситу­а­ции: “Ваня посмот­рел видео и оста­вил ком­мен­та­рий под ним, что ему оно очень понра­ви­лось. Маша, посмот­рев это же видео, нашла его отвра­ти­тель­ным и напи­са­ла об этом в сво­ем ком­мен­та­рии. Меж­ду ними завя­за­лась пере­пал­ка, в ход пошли гру­бые выра­же­ния и злоб­ные эмод­жи. К ним при­со­еди­ни­лись и дру­гие поль­зо­ва­те­ли, кто-то был за Машу, кто-то за Ваню. Через какое-то вре­мя стра­сти утих­ли, и шуми­ха под видео закон­чи­лась”. Дан­ная ситу­а­ция и реак­ция на нее исполь­зо­ва­лись как при­мер флей­мин­га и вклю­ча­ла вопро­сы о том, стал­ки­вал­ся ли чело­век с такой ситу­а­ци­ей и в какой роли. Роди­те­лям зада­ва­лись вопро­сы о том, стал­ки­вал­ся ли с такой ситу­а­ци­ей их ребенок.
4. Соблю­де­ние пра­вил обще­ния онлайн и офлайн оце­ни­ва­лось при помо­щи 9 пунк­тов-пра­вил (напри­мер, “Будь­те веж­ли­вы со сво­и­ми собе­сед­ни­ка­ми”). Респон­ден­ты оце­ни­ва­ли, насколь­ко часто они соблю­да­ют эти пра­ви­ла, по шка­ле Лай­кер­та от 1 (“Нико­гда”) до 5 (“Посто­ян­но”) “в реаль­ной жиз­ни” и “в интер­не­те” (аль­фа Крон­ба­ха 0.80–0.88).
5. Субъ­ек­тив­ный уро­вень опас­но­сти в раз­лич­ных местах оце­ни­вал­ся в мире, стране, горо­де, на ули­це, в шко­ле, в интер­не­те и дома по шка­ле Лай­кер­та от 1 (“Совер­шен­но без­опас­но”) до 7 (“Очень опас­но”). Аль­фа Крон­ба­ха по обще­му пока­за­те­лю соста­ви­ла 0.79–0.82 в раз­ных груп­пах; отдель­но рас­счи­ты­ва­лись уро­вень субъ­ек­тив­ной опас­но­сти в хоро­шо зна­ко­мых местах — дома и в шко­ле (аль­фа Кро­на­ба­ха 0.64–0.68) — и вне дома (0.86–0.87).
6. Тест Интер­нет-зави­си­мо­сти С.-Х. Чен в адап­та­ции В.Л. Малы­ги­на, К.А. Фек­ли­со­ва [7].
7. Корот­кий порт­рет­ный опрос­ник Боль­шой пятер­ки [5].
8. Опрос­ник диа­гно­сти­ки агрес­сии А. Бас­са и М. Пер­ри [6].
9. Экс­пресс-опрос­ник “Индекс толе­рант­но­сти” [9].
10. Для оцен­ки уров­ня эмпа­тии исполь­зо­вал­ся муль­ти­фак­тор­ный опрос­ник эмпа­тии М. Дэви­са [2].

Мето­ди­ки оцен­ки субъ­ек­тив­ной опас­но­сти, интер­нет-зави­си­мо­сти, толе­рант­но­сти и эмпа­тии запол­ня­ли толь­ко под­рост­ки 14–17 лет, моло­дежь и родители.

Дан­ные обра­ба­ты­ва­лись в про­грам­ме SPSS Statistics 23.0.

РEЗУЛЬТАТЫ

Ролевая структура флейминга: взгляд подростков, молодежи и родителей

Несмот­ря на то, что более поло­ви­ны под­рост­ков и моло­дых людей хоро­шо зна­ко­мы с флей­мин­гом, они не столь­ко участ­ву­ют, сколь­ко наблю­да­ют за таки­ми ситу­а­ци­я­ми. Тем не менее каж­дый седь­мой под­ро­сток гово­рит о том, что был актив­ным участ­ни­ком или под­дер­жи­ва­ю­щим актив­ных участ­ни­ков флей­мин­га (рис. 1). 

При этом роди­те­ли недо­оце­ни­ва­ют уча­стие под­рост­ков во флей­мин­ге (осо­бен­но это каса­ет­ся 12–13-летних под­рост­ков): на семь под­рост­ков, попав­ших в ситу­а­цию флей­мин­га в роли, кото­рая может ока­зать­ся зна­чи­мой в дан­ной ситу­а­ции, в сред­нем при­хо­дит­ся лишь один роди­тель, зна­ю­щий об этом (рис. 1, по резуль­та­там кри­те­рия χ2 Пир­со­на χ2 = 58.50, p < 0.01, вели­чи­на ста­ти­сти­че­ско­го эффек­та V Кра­ме­ра = 0.13).

Раз­ли­чия меж­ду груп­па­ми, дости­га­ю­щие уров­ня зна­чи­мо­сти p < 0.01, полу­че­ны так­же для соци­аль­ной роли основ­ных участ­ни­ков флей­мин­га (χ2 = 23.14, p < 0.01, V Кра­ме­ра = 0.08) и его наблю­да­те­лей (χ2 = 337.12, p < 0.01, V Кра­ме­ра = 0.32), хотя по вели­чине это сред­ние или сла­бые эффек­ты. Ины­ми сло­ва­ми, во всех груп­пах речь идет о ста­биль­но неболь­шом коли­че­стве под­рост­ков и моло­дых людей, склон­ных под­дер­жи­вать “зачин­щи­ков” и актив­ных участ­ни­ков флейминга.

Мак­си­маль­ные ста­ти­сти­че­ские раз­ли­чия каса­ют­ся роли наблю­да­те­ля: под­рост­ки очень часто, и с воз­рас­том все чаще, ста­но­вят­ся наблю­да­те­ля­ми флей­мин­га, а роди­те­ли доволь­но ред­ко зна­ют об этом.

Социально-психологические и пользовательские факторы флейминга

Для выяв­ле­ния соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских и поль­зо­ва­тель­ских кор­ре­лят столк­но­ве­ния с раз­ны­ми вида­ми кибе­ра­грес­сии в роли наблю­да­те­ля про­во­ди­лась серия двух­фак­тор­ных дис­пер­си­он­ных ана­ли­зов 2 (стал­ки­вал­ся в роли наблюдателя/не стал­ки­вал­ся) ×3 (под­рост­ки 12–13 лет/14–17 лет/молодежь) с мно­же­ством зави­си­мых пере­мен­ных MANOVA. 

Посколь­ку пока­за­те­ли интер­нет-зави­си­мо­сти, эмпа­тии, толе­рант­но­сти и субъ­ек­тив­ной опас­но­сти в раз­ных сфе­рах жиз­ни оце­ни­ва­лись толь­ко у стар­ших под­рост­ков и моло­де­жи, под­рост­ки 12–13 лет из этих срав­не­ний исключались.

Под­рост­ки и моло­дежь, стал­ки­вав­ши­е­ся с флей­мин­гом в роли наблю­да­те­ля, по срав­не­нию с теми, кто не стал­ки­вал­ся, боль­ше вре­ме­ни про­во­дят в интер­не­те (F = 18.01, p < 0.01, η² = 0.01), более склон­ны к интер­нет-зави­си­мо­сти (F = 20.79, p < 0.01, η² = 0.01), в мень­шей сте­пе­ни соблю­да­ют пра­ви­ла обще­ния как офлайн (F = 4.56, p < 0.05, η² = 0.01), так и — осо­бен­но — онлайн (F = 8.80, p < 0.01, η² = 0.01). Cре­ди их френ­дов мень­ше тех, кого они зна­ют лич­но (F = 4.50, p < 0.05, η² = 0.01).

Инте­рес­но, что раз­ни­ца в поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти и доле незна­ко­мых людей сре­ди френ­дов меж­ду теми, кто в роли наблю­да­те­ля стал­ки­вал­ся и не стал­ки­вал­ся с флей­мин­гом, мак­си­маль­на имен­но в 12–13 лет (эффект вза­и­мо­дей­ствия: F = 5.48, p < 0.01, η² = 0.01 для поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти и F = 3.52, p < 0.05, η² = 0.01 для доли лич­ных зна­ко­мых сре­ди френ­дов), а в стар­ших воз­рас­тах ниже.

У под­рост­ков и моло­де­жи, стал­ки­вав­ших­ся с флей­мин­гом в роли наблю­да­те­лей, выше пока­за­те­ли откры­то­сти ново­му опы­ту (F = 7.16, p < 0.01, η² = 0.01), но ниже пока­за­те­ли созна­тель­но­сти (F = 5.94, p < 0.05, η² = 0.01) и выше пока­за­те­ли ней­ро­тиз­ма (F = 6.96, p < 0.01, η² = 0.01) как черт личности. 

Кро­ме того, для них харак­тер­ны более высо­кий уро­вень физи­че­ской агрес­сии (F = 17.80, p < 0.01, η² = 0.01), гне­ва (F = 16.98, p < 0.01, η² = 0.01), враж­деб­но­сти (F = 28.29, p < 0.01, η² = 0.02) и более низ­кий уро­вень толе­рант­но­сти как чер­ты лич­но­сти (F = 3.91, p < 0.05, η² = 0.01) и соци­аль­ной толе­рант­но­сти (F = 4.27, p < 0.05, η² = 0.01).

Хотя в выбор­ке немно­го под­рост­ков и моло­де­жи, нико­гда не быв­ших непо­сред­ствен­ны­ми “зачин­щи­ка­ми” флей­мин­га, но реша­ю­щи­ми под­дер­жать одну из сто­рон (70 чело­век), для пони­ма­ния раз­ли­чий, меж­ду теми, кто, став сви­де­те­лем ситу­а­ции флей­мин­га, дела­ет выбор при­нять в ней актив­ное уча­стие, а кто — остать­ся пас­сив­ным наблю­да­те­лем, эти две груп­пы срав­ни­ва­лись отдельно. 

У выбрав­ших пози­цию наблю­да­те­ля, по срав­не­нию с теми, кто актив­но при­со­еди­нил­ся к одной из сто­рон флей­мин­га, выше пока­за­те­ли доб­ро­же­ла­тель­но­сти (F = 5.57, p < 0.05, η² = 0.01) и откры­то­сти ново­му опы­ту (F = 4.1, p < 0.05, η² = 0.01), ниже склон­ность к интер­нет-зави­си­мо­сти (F = 9.07, p < 0.01, η² = 0.01), уро­вень враж­деб­но­сти (F = 5.06, p < 0.05, η² = 0.01), боль­ше готов­ность к соблю­де­нию пра­вил веж­ли­во­го обще­ния онлайн (F = 6.39, p < 0.05, η² = 0.01), а так­же выше пока­за­те­ли индек­са толе­рант­но­сти (F = 5.83, p < 0.05, η² = 0.01), в том чис­ле, этни­че­ской (F = 4.26, p < 0.05, η² = 0.01) и лич­ност­ной толе­рант­но­сти (F = 10.32, p < 0.05, η² = 0.01).

В отно­ше­нии поль­зо­ва­тель­ской актив­но­сти отме­ча­ет­ся эффект вза­и­мо­дей­ствия воз­раст­ной груп­пы и выбран­ной роли: под­рост­ки 12–13 лет, боль­ше вре­ме­ни про­во­дя­щие онлайн, чаще выби­ра­ют актив­ную роль, тогда как моло­дые люди юно­ше­ско­го воз­рас­та — роль наблю­да­те­ля (рис. 2, эффект вза­и­мо­дей­ствия: F = 4.51, p < 0.05, η² = 0.01).

ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ

Сви­де­тель агрес­сии как клю­че­вая роль онлайн. В соот­вет­ствии с пер­вой гипо­те­зой, под­рост­кам и людям юно­ше­ско­го воз­рас­та флей­минг зна­ком очень хоро­шо и имен­но с пози­ции наблю­да­те­ля, что согла­су­ет­ся с дру­ги­ми иссле­до­ва­ни­я­ми в обла­сти кибе­ра­грес­сии [17].

Мы пред­по­ла­га­ем, что этот выбор, сам по себе вполне про­дук­тив­ный (напри­мер, важ­но посмот­реть со сто­ро­ны, чем кон­чит­ся дело, и извлечь из это­го опыт), в агрес­сив­ных ситу­а­ци­ях при­об­ре­та­ет иное значение. 

С одной сто­ро­ны, выбрав­ший ней­траль­ную пози­цию под­ро­сток или юно­ша напря­мую не про­во­ци­ру­ет даль­ней­шее рас­про­стра­не­ние агрессии. 

С дру­гой сто­ро­ны, агрес­сия не купи­ру­ет­ся, а напро­тив: при боль­шом коли­че­стве наблю­да­те­лей у участ­ни­ков кон­флик­та есть мол­ча­ли­вая, но вни­ма­тель­ная ауди­то­рия, кото­рая агрес­со­ров сти­му­ли­ру­ет, а жертв — еще боль­ше фруст­ри­ру­ет, осо­бен­но в вооб­ра­жа­е­мой пер­спек­ти­ве более широ­ко­го рас­про­стра­не­ния инфор­ма­ции о конфликте.

Соци­аль­ные роли в ситу­а­ции флей­мин­га. В 12– 13 лет с флей­мин­гом в целом чаще стал­ки­ва­ют­ся под­рост­ки, мно­го вре­ме­ни про­во­дя­щие онлайн и склон­ные фор­ми­ро­вать круг сво­их френ­дов из незна­ко­мых людей. У стар­ших под­рост­ков и моло­де­жи зна­че­ние этих фак­то­ров ниже, хотя чрез­мер­ная поль­зо­ва­тель­ская актив­ность оста­ет­ся фак­то­ром риска. 

На наш взгляд, мож­но гово­рить об осо­бом воз­раст­ном пери­о­де 12–13 лет, когда риск столк­но­ве­ния с ситу­а­ци­ей флей­мин­га во мно­гом опре­де­ля­ет­ся осо­бен­но­стя­ми исполь­зо­ва­ния интернета. 

В стар­шем под­рост­ко­вом и юно­ше­ском воз­расте, где опыт флей­мин­га более рас­про­стра­нен, поль­зо­ва­тель­ские фак­то­ры во мно­гом теря­ют свое зна­че­ние, тогда как связь опы­та флей­мин­га с пси­хо­ло­ги­че­ски­ми фак­то­ра­ми, по-види­мо­му, отме­ча­ет­ся во всех возрастах.

Како­вы пси­хо­ло­ги­че­ские осо­бен­но­сти, свя­зан­ные с пози­ци­ей наблю­да­те­ля в ситу­а­ции флей­мин­га? Наблю­да­те­ли, по срав­не­нию с актив­ны­ми защит­ни­ка­ми какой-либо из сто­рон, более доб­ро­же­ла­тель­ны и толе­рант­ны, менее враж­деб­ны, более гото­вы быть веж­ли­вы­ми онлайн. Ины­ми сло­ва­ми, пози­цию наблю­да­те­ля зани­ма­ют более вни­ма­тель­ные, ори­ен­ти­ро­ван­ные на кон­струк­тив­ное обще­ние и кон­троль агрес­сии под­рост­ки и моло­дые люди. 

Кро­ме того, по-види­мо­му, актив­ные поль­зо­ва­те­ли интер­не­та по мере взрос­ле­ния начи­на­ют пред­по­чи­тать более пас­сив­ные роли: если в 12– 13 лет под­рост­ки, боль­ше вре­ме­ни про­во­дя­щие онлайн, чаще вме­ши­ва­ют­ся во флей­минг, а к 14– 17 годам эта раз­ни­ца сгла­жи­ва­ет­ся, то в юно­ше­ском воз­расте более актив­ные поль­зо­ва­те­ли интер­не­та все чаще выби­ра­ют пози­цию наблю­да­те­ля. Она может опре­де­лять­ся стрем­ле­ни­ем не уси­ли­вать агрес­сив­ную ситу­а­цию, по сути избе­гая ее и таким обра­зом защи­щая и себя от агрес­сии. Одна­ко это не спо­соб­ству­ет кон­тро­лю агрес­сии в интер­не­те и даже может обост­рить ситу­а­цию по при­чине уси­ле­ния ее пуб­лич­но­сти, когда мол­ча­ли­вое при­сут­ствие мно­же­ства сви­де­те­лей замет­но участ­ни­кам общения.

Иную кар­ти­ну дает срав­не­ние выбрав­ших роль наблю­да­те­ля в ситу­а­ции флей­мин­га с теми, кто вовсе с флей­мин­гом не стал­ки­вал­ся. На наш взгляд, рас­смот­ре­ние соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских фак­то­ров толь­ко как фак­то­ров рис­ка столк­но­ве­ния с кибе­ра­грес­си­ей здесь ста­но­вит­ся недостаточным. 

Выяв­лен ряд лич­ност­ных осо­бен­но­стей, кото­рые мож­но рас­смат­ри­вать как эффек­ты циф­ро­вой соци­аль­но­сти, воз­ни­ка­ю­щие в резуль­та­те пас­сив­но­го опы­та кибе­ра­грес­сии, в част­но­сти флейминга. 

Соглас­но резуль­та­там, и под­рост­ки, и моло­дежь, стал­ки­ва­ю­щи­е­ся с флей­мин­гом и зани­ма­ю­щие роль пас­сив­ных наблю­да­те­лей, по срав­не­нию с респон­ден­та­ми, не име­ю­щи­ми тако­го опы­та, демон­стри­ру­ют более низ­кий уро­вень соци­аль­ной и лич­ност­ной толе­рант­но­сти, более высо­кий уро­вень агрес­сии, более высо­кий уро­вень ней­ро­тиз­ма и низ­кий уро­вень созна­тель­но­сти, более склон­ны нару­шать пра­ви­ла веж­ли­во­сти в обще­нии. Одна­ко у них выше пока­за­те­ли откры­то­сти ново­му опыту. 

Ины­ми сло­ва­ми, вто­рая гипо­те­за иссле­до­ва­ния полу­чи­ла частич­ное под­твер­жде­ние: боль­шая толе­рант­ность, доб­ро­же­ла­тель­ность и мень­шая агрес­сив­ность харак­тер­ны для наблю­да­те­лей флей­мин­га, толь­ко если срав­ни­вать их с актив­но вклю­ча­ю­щи­ми­ся в агрес­сию под­рост­ка­ми, но не с теми, кто вооб­ще не стал­ки­вал­ся с флеймингом.

Хотя тео­ре­ти­че­ски мож­но пред­по­ла­гать, что более эмо­ци­о­наль­но неста­биль­ные и откры­тые ново­му опы­ту, более враж­деб­ные и инто­ле­рант­ные под­рост­ки и моло­дые люди чаще ищут про­яв­ле­ния агрес­сии в интер­не­те, при таком объ­яс­не­нии неяс­но, поче­му они оста­ют­ся сто­рон­ни­ми наблю­да­те­ля­ми этих проявлений. 

С пози­ции куль­тур­но-исто­ри­че­ско­го под­хо­да для пони­ма­ния циф­ро­вой соци­аль­но­сти более веро­ят­но дру­гое объ­яс­не­ние: опыт ней­траль­но­го наблю­да­те­ля флей­мин­га ска­зы­ва­ет­ся и на лич­ност­ном раз­ви­тии под­рост­ков и моло­дых людей, на том, как они оце­ни­ва­ют, что допу­сти­мо онлайн (напри­мер, невеж­ли­вое обще­ние), как они вос­при­ни­ма­ют этот мир (вклю­чая враж­деб­ность по отно­ше­нию к дру­гим людям) и чего ожи­да­ют от дру­гих людей (что может быть свя­за­но с эмо­ци­о­наль­ной нестабильностью). 

Тем не менее, без­услов­но, что в реаль­но­сти речь, ско­рее все­го, идет о вза­и­мо­дей­ству­ю­щих про­цес­сах: с одной сто­ро­ны, под­рост­ки с неко­то­ры­ми лич­ност­ны­ми и дис­по­зи­ци­он­ны­ми осо­бен­но­стя­ми могут про­во­ци­ро­вать или актив­но искать кибе­ра­грес­сию онлайн, а с дру­гой сто­ро­ны, опыт это­го столк­но­ве­ния, ска­зы­ва­ет­ся на их даль­ней­шей циф­ро­вой социализации.

Роди­те­ли во всех слу­ча­ях недо­оце­ни­ва­ют риск столк­но­ве­ния сво­их детей с ситу­а­ци­ей флей­мин­га. Отме­тим, что речь идет не толь­ко о ролях жерт­вы или агрес­со­ра; еще мень­ше инфор­ма­ции роди­те­ли име­ют об уча­стии детей в таких ситу­а­ци­ях в каче­стве наблюдателей. 

Этот резуль­тат согла­су­ет­ся с пред­по­ло­же­ни­ем, что тема флей­мин­га, несмот­ря на свою важ­ность, оста­ет­ся вне поля зре­ния боль­шин­ства роди­те­лей, не обсуж­да­ет­ся и как буд­то табу­и­ру­ет­ся в раз­го­во­рах о том, что дела­ет ребе­нок в сети. При этом дове­ри­тель­ное и откры­тое обще­ние меж­ду роди­те­ля­ми и под­рост­ка­ми — один из клю­че­вых спо­со­бов про­фи­лак­ти­ки нега­тив­ных послед­ствий ситу­а­ций кибе­ра­грес­сии [13; 19].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В пер­со­на­ли­зи­ро­ван­ной роле­вой ситу­а­ции, кото­рую под­рост­кам было пред­ло­же­но оха­рак­те­ри­зо­вать с пози­ции лич­но­го уча­стия, во всех воз­раст­ных груп­пах доми­ни­ру­ет неод­но­знач­ная и про­ти­во­ре­чи­вая пози­ция наблюдателя. 

Пози­ция сви­де­те­ля, как наи­бо­лее доступ­ная в интер­не­те, ограж­дая моло­до­го чело­ве­ка от агрес­сии и поз­во­ляя полу­чать опыт через пас­сив­ное наблю­де­ние, ока­зы­ва­ет­ся, с одной сто­ро­ны, наи­бо­лее без­опас­ным и рас­про­стра­нен­ным спо­со­бом при­об­ре­те­ния навы­ков циф­ро­вой соци­аль­но­сти в деструк­тив­ных онлайн-ситуациях. 

По мере взрос­ле­ния пози­ция наблю­да­те­ля ста­но­вит­ся все более пред­по­чи­та­е­мой, что мож­но рас­смат­ри­вать как один из ито­гов циф­ро­вой социализации. 

Низ­кая осве­дом­лен­ность роди­те­лей под­рост­ков о флей­мин­ге в сети, а зна­чит их неспо­соб­ность участ­во­вать в фор­ми­ро­ва­нии циф­ро­вой соци­аль­но­сти в каче­стве экс­пер­тов соци­аль­ных онлайн-вза­и­мо­дей­ствий, опре­де­ля­ет сти­хий­ное фор­ми­ро­ва­ние норм и пра­вил пове­де­ния в сети.

С дру­гой сто­ро­ны, важ­но пони­мать, что пози­ция наблю­да­те­ля не обес­пе­чи­ва­ет кон­тро­ля над агрес­си­ей, а наобо­рот — спо­соб­ству­ет ее рас­про­стра­не­нию. Имен­но наблю­да­те­ли в интер­не­те обес­пе­чи­ва­ют и повы­ша­ют уро­вень пуб­лич­но­сти кибе­ра­грес­сии, мно­го­крат­но уси­ли­вая ее соци­аль­ные и пси­хо­ло­ги­че­ские эффек­ты, что суще­ствен­но повы­ша­ет зна­чи­мость этой пози­ции в онлайн по срав­не­нию с офлайн. 

Таким обра­зом, осва­и­вая роль наблю­да­те­ля в про­цес­се циф­ро­вой соци­а­ли­за­ции, под­рост­ки и моло­дые люди на при­ме­ре мно­же­ства ситу­а­ций “учат­ся” пас­сив­ной пози­ции допу­сти­мо­сти агрессии. 

Полу­чен­ные дан­ные поз­во­ля­ют пред­по­ло­жить, что опыт столк­но­ве­ния под­рост­ков и моло­дых людей с ситу­а­ци­я­ми деструк­тив­но­го соци­аль­но­го вза­и­мо­дей­ствия и уча­стия в них в роли наблю­да­те­лей может быть свя­зан с лич­ност­ным раз­ви­ти­ем в про­цес­се соци­а­ли­за­ции. Это под­твер­жда­ет так­же мень­шая агрес­сив­ность, более высо­кая толе­рант­ность и стрем­ле­ние соблю­дать тра­ди­ци­он­ные пра­ви­ла в онлайн-обще­нии у респон­ден­тов, не име­ю­щих тако­го опыта. 

Полу­чен­ные дан­ные поз­во­ля­ют пред­по­ло­жить, что роль наблю­да­те­ля не толь­ко самая рас­про­стра­нен­ная, но и самая под­да­ю­ща­я­ся воз­дей­ствию раз­лич­ных фак­то­ров, что откры­ва­ет воз­мож­ность для пози­тив­ных пси­хо­ло­ги­че­ских интервенций.

С прак­ти­че­ской точ­ки зре­ния, мы убеж­де­ны, что попыт­ки кон­тро­ля опы­та столк­но­ве­ния с флей­мин­гом не могут быть про­дук­тив­ны­ми. Это, в част­но­сти, дока­зы­ва­ют те резуль­та­ты, что к стар­ше­му под­рост­ко­во­му воз­рас­ту флей­минг не толь­ко ста­но­вит­ся крайне рас­про­стра­нен­ным явле­ни­ем, но и мало зави­сит от осо­бен­но­стей исполь­зо­ва­ния интернета. 

Зна­чи­тель­но более важ­ной мише­нью соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских интер­вен­ций может высту­пать раз­ра­бот­ка и обу­че­ние под­рост­ков тем актив­ным ролям в агрес­сив­ных онлайн-ситу­а­ци­ях, кото­рые будут пре­пят­ство­вать рас­про­стра­не­нию агрес­сии и спо­соб­ство­вать кон­струк­тив­но­му взаимодействию. 

При этом, судя по резуль­та­там, флей­минг тес­но свя­зан с толе­рант­но­стью, и опи­сы­ва­ю­щие ситу­а­ции флей­мин­га кей­сы могут слу­жить адек­ват­ной осно­вой для обу­че­ния кон­струк­тив­но­му пове­де­нию при столк­но­ве­нии с агрес­си­ей под­рост­ков и молодежи.

Финан­си­ро­ва­ние. Иссле­до­ва­ние выпол­не­но при под­держ­ке Рос­сий­ско­го фон­да фун­да­мен­таль­ных иссле­до­ва­ний, про­ект 20-013-00857 “Соци­о­куль­тур­ные и лич­ност­ные пре­дик­то­ры деструк­тив­но­го и ауто­де­струк­тив­но­го пове­де­ния в интер­не­те у под­рост­ков и молодежи”.

Бла­го­дар­ность. Авто­ры выра­жа­ют бла­го­дар­ность кол­ле­гам, участ­во­вав­шим в сбо­ре дан­ных в Росто­ве-на-Дону, Вол­го­гра­де, Каза­ни, Киро­ве, Кеме­ро­во, Ново­си­бир­ске, Мага­дане, Пет­ро­пав­лов­ске-Кам­чат­ском, Хаба­ров­ске, Махач­ка­ле, Вла­ди­кав­ка­зе, Санкт-Петер­бур­ге, Волог­де, Москве, горо­дах Мос­ков­ской обла­сти, Тюме­ни, Екатеринбурге.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бан­ду­ра А., Уотерс Р. Под­рост­ко­вая агрес­сия. Изу­че­ние вли­я­ния вос­пи­та­ния и семей­ных отно­ше­ний. М.: Апрель Пресс, 2000.
2. Буда­гов­ская Н.А., Дуб­ров­ская С.В., Каря­ги­на Т.Д. Адап­та­ция мно­го­фак­тор­но­го опрос­ни­ка эмпа­тии М. Дэви­са // Кон­суль­та­тив­ная пси­хо­ло­гия и пси­хо­те­ра­пия. 2013. № 1. С. 223–227.
3. Бэрон Р., Ричард­сон Д. Агрес­сия. СПб: Питер, 2009.
4. Гри­го­рян Л.К., Гори­но­ва Е.В. Фак­тор­ный опрос: пре­иму­ще­ства, область при­ме­не­ния, прак­ти­че­ские реко­мен­да­ции // Соци­аль­ная пси­хо­ло­гия и обще­ство. 2016. Т. 7. № 2. С. 142–157.
5. Его­ро­ва М.С., Пар­ши­ко­ва О.В. Пси­хо­мет­ри­че­ские харак­те­ри­сти­ки Корот­ко­го порт­рет­но­го опрос­ни­ка Боль­шой пятер­ки (Б5–10) // Пси­хо­ло­ги­че­ские иссле­до­ва­ния. 2016. Т. 9. № 45. С. 9. URL: tudy.ru (дата обра­ще­ния: 01.12.2017).
6. Ени­ко­ло­пов С.Н., Цибуль­ский Н.П. Пси­хо­мет­ри­че­ский ана­лиз рус­ско­языч­ной вер­сии Опрос­ни­ка диа­гно­сти­ки агрес­сии А. Бас­са и М. Пер­ри // Пси­хо­ло­ги­че­ский жур­нал. 2007. Т. 28. № 1. С. 115–124.
7. Малы­гин В.Л., Фек­ли­сов К.А., Искан­ди­ро­ва А.С., Анто­нен­ко А.А., Смир­но­ва Е.А., Хоме­ри­ки Н.С. Интер­нет-зави­си­мое пове­де­ние. Кри­те­рии и мето­ды диа­гно­сти­ки. Учеб­ное посо­бие. М.: МГМСУ, 2011.
8. Сол­да­то­ва Г.У. Циф­ро­вая соци­а­ли­за­ция в куль­тур­но-исто­ри­че­ской пара­диг­ме: изме­ня­ю­щий­ся ребе­нок в изме­ня­ю­щем­ся мире // Соци­аль­ная пси­хо­ло­гия и обще­ство. 2018. Т. 9. № 3. С. 71–80.
9. Сол­да­то­ва Г.У., Крав­цо­ва О.А., Хух­ла­ев О.Е., Шай­герова Л.А. Экс­пресс опрос­ник “Индекс толе­рант­но­сти” // Пси­хо­ди­а­гно­сти­ка толе­рант­но­сти лич­но­сти / Под ред. Г.У. Сол­да­то­вой, Л.А. Шай­ге­ро­вой. М.: Смысл, 2008. С. 46–51.
10. Сол­да­то­ва Г.У., Рас­ска­зо­ва Е.И., Нестик Т.А. Циф­ро­вое поко­ле­ние Рос­сии: ком­пе­тент­ность и без­опас­ность. М.: Смысл, 2017.
11. Сол­да­то­ва Г.У., Рас­ска­зо­ва Е.И., Чигарь­ко­ва С.В. Виды кибе­ра­грес­сии: опыт под­рост­ков и моло­де­жи // Наци­о­наль­ный пси­хо­ло­ги­че­ский жур­нал. 2020. Т. 2. № 38. С. 3–20.
12. Сол­да­то­ва Г.У., Ярми­на А.Н. Кибер­бул­линг: осо­бен­но­сти, роле­вая струк­ту­ра, дет­ско-роди­тель­ские отно­ше­ния и стра­те­гии совла­да­ния // Наци­о­наль­ный пси­хо­ло­ги­че­ский жур­нал. 2019. Т. 35. № 3. С. 17–31.
13. Appel M., Stiglbauer B., Batinic B., Holtz P. Internet use and verbal aggression: The moderating role of parents and peers // Computers in Human Behavior. 2014. № 33. P. 235–241.
14. Bauman S., Underwood M.K., Card N. Definitions: Another perspective and a proposal for beginning with cyberaggression // Principles of cyberbullying research: Definitions, measures, and methodology / Ed. by S. Bauman, J. Walker & D. Cross. NY: Routledge, 2013. P. 41–46.
15. Corcoran L., Guckin C., Prentice G. Cyberbullying or Cyber Aggression?: A Review of Existing Definitions of Cyber-Based Peer-to-Peer Aggression // Societies. 2015. V. 5. № . 2. Р. 245–255.
16. Grigg D.W. Cyber-Aggression: Definition and Concept of Cyberbullying // Journal of Psychologists and Counsellors in Schools. 2010. V. 20. № 2. Р. 143–156.
17. Machackova H., Dedkova L., Sevcikova A., Cerna A. Bystanders’ Supportive and Passive Responses to Cyberaggression // Journ. of School Violence. 2016. V. 17. № 1. Р. 99–110.
18. Moor P.J., Heuvelman A., Verleur R. Flaming on YouTube // Computers in human behavior. 2010. Vol. 26. № 6. P. 1536–1546.
19. Moreno-Ruiz D., Martínez-Ferrer B., García-Bacete F. Parenting styles, cyberaggression, and cybervictimization among adolescents // Computers in Human Behavior. 2019. № 93. Р. 252–259.
20. O’Sullivan P.B., Flanagin A.J. Reconceptualizing ‘flaming’ and other problematic messages // New Media & Society. 2003. Vol. 5. № 1. Р. 69–94.
21. Pfetsch J. Who is who in cyberbullying? Conceptual and empirical perspectives on bystanders in cyberbullying // A Social-ecological approach to cyberbullying / Ed. by M. Wright. NY: Nova Publishing, 2016. P. 121–150.
22. Voggeser B.J., Singh R.K., Göritz A.S. Self-control in Online Discussions: Disinhibited Online Behavior as a Failure to Recognize Social Cues // Frontiers in Psychology. 2018. № 8. Article 2372. URL: https://www.frontiersin.org/articles/10.3389/fpsyg.2017.02372/full
23. Wright M.F., Wachs S. Adolescents’ Cyber Victimization: The Influence of Technologies, Gender, and Gender Stereotype Traits // International Journal of Environmental Research and Public Health. 2020. V. 17. № 4. Article 1293.
24. Zimmerman A.G., Ybarra G.J. Online aggression: The influences of anonymity and social modeling. Psychology of Popular Media Culture. 2016. V. 5 № 2. Р. 181–193.

Об авторах

• Гали­на Уртан­бе­ков­на Сол­да­то­ва — член-кор­ре­спон­дент РАО, док­тор пси­хо­ло­ги­че­ских наук, про­фес­сор, про­фес­сор кафед­ры пси­хо­ло­гии лич­но­сти факуль­те­та пси­хо­ло­гии, Мос­ков­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет име­ни М.В. Ломо­но­со­ва (ФГБОУ ВО МГУ им. М.В. Ломо­но­со­ва), заве­ду­ю­щая кафед­рой соци­аль­ной пси­хо­ло­гии, Мос­ков­ский инсти­тут пси­хо­ана­ли­за (НОЧУ ВО «МИП»), Москва, Россия.
• Еле­на Иго­рев­на Рас­ска­зо­ва — кан­ди­дат пси­хо­ло­ги­че­ских наук, доцент кафед­ры ней­ро- и пато­пси­хо­ло­гии факуль­те­та пси­хо­ло­гии, Мос­ков­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет име­ни М.В. Ломо­но­со­ва (ФГБОУ ВО МГУ им. М.В. Ломо­но­со­ва), стар­ший науч­ный сотруд­ник отде­ла меди­цин­ской пси­хо­ло­гии, Науч­ный центр пси­хи­че­ско­го здо­ро­вья, веду­щий науч­ный сотруд­ник меж­ду­на­род­ной лабо­ра­то­рии пози­тив­ной пси­хо­ло­гии лич­но­сти и моти­ва­ции, НИУ Выс­шая шко­ла эко­но­ми­ки (ФГАОУ ВО «НИУ ВШЭ»), Москва, Россия.
• Свет­ла­на Вяче­слав­на Чигарь­ко­ва — кан­ди­дат пси­хо­ло­ги­че­ских наук, млад­ший науч­ный сотруд­ник кафед­ры пси­хо­ло­гии лич­но­сти факуль­те­та пси­хо­ло­гии, заме­сти­тель заве­ду­ю­ще­го кафед­рой соци­аль­ной пси­хо­ло­гии, Мос­ков­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет им. М. В. Ломо­но­со­ва, Москва, Россия.

Смот­ри­те также:

• Вла­со­ва Н.В., Бусла­е­ва Е.Л. Кибер­бул­линг в под­рост­ко­вом воз­расте: агрес­сор и жертва
• Вла­со­ва Н.В., Бусла­е­ва Е.Л. Пси­хо­ло­ги­че­ские осо­бен­но­сти лиц, склон­ных к кибер­вик­тим­но­му поведению
• Дей­не­ка О.С., Духа­ни­на Л.Н., Мак­си­мен­ко А.А. Кибер­бул­линг и вик­ти­ми­за­ция: обзор зару­беж­ных публикаций
• Кирю­хи­на Д.В. Кибер­бул­линг и инди­ви­ду­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ские харак­те­ри­сти­ки его участников