Труфанова Е.О. Приватное и публичное в цифровом пространстве: размывание границ

Введение

Совре­мен­ное обще­ство и чело­век нахо­дят­ся в состо­я­нии транс­фор­ма­ции, вызы­ва­е­мой инфор­ма­ци­он­ным пере­на­сы­ще­ни­ем – избы­точ­но­стью доступ­ной каж­до­му инди­ви­ду инфор­ма­ции, упро­ще­нию теле­ком­му­ни­ка­ций, про­ник­но­ве­нию циф­ро­вых теле­ком­му­ни­ка­ци­он­ных тех­но­ло­гий в повсе­днев­ную жизнь прак­ти­че­ски каж­до­го чело­ве­ка (Тру­фа­но­ва, 2019). 

Сей­час инди­вид живет не в одном, а в двух мирах – мире реаль­ном, мире-«офлайн», и мире вир­ту­аль­ном, мире-«онлайн». Если трид­цать лет назад, в эпо­ху ста­нов­ле­ния пер­вых Интер­нет-тех­но­ло­гий, вир­ту­аль­ный мир вос­при­ни­мал­ся как место для раз­вле­че­ний, для игры, для вре­мен­но­го ухо­да от повсе­днев­но­сти, пси­хо­ло­ги­че­ско­го «бег­ства» от быто­вых невзгод (часто опре­де­ля­е­мо­го как эска­пизм), то сей­час исполь­зо­ва­ние Интер­не­та явля­ет­ся неиз­беж­ным: отка­зать­ся пол­но­стью от исполь­зо­ва­ния элек­трон­ной почты, соц­се­тей, мес­сен­дже­ров – это озна­ча­ет уйти из обще­ства, стать сво­е­го рода «затвор­ни­ком».

Онлайн-жизнь чело­ве­ка явля­ет­ся сей­час неотъ­ем­ле­мой частью его офлайн-жиз­ни (в пери­од пан­де­мии это ощу­ща­ет­ся осо­бен­но ост­ро), одна­ко и отдель­ные люди, и обще­ство в целом еще не успе­ли пере­стро­ить­ся на эту новую ситу­а­цию вза­и­мо­от­но­ше­ния офлайн- и онлайн-миров, что про­во­ци­ру­ет воз­ник­но­ве­ние раз­лич­ных конфликтов. 

Про­бле­ма адап­та­ции обще­ства и чело­ве­ка к ситу­а­ции инфор­ма­ци­он­но­го пере­на­сы­ще­ния мно­го­гран­на, но в рам­ках дан­но­го иссле­до­ва­ния я бы хоте­ла сосре­до­то­чить­ся на одном из ее аспек­тов – изме­не­нии отно­ше­ний меж­ду при­ват­ным и пуб­лич­ным, посколь­ку в усло­ви­ях актив­но­го исполь­зо­ва­ния новых циф­ро­вых тех­но­ло­гий гра­ни­ца меж­ду эти­ми сфе­ра­ми жиз­ни раз­мы­ва­ет­ся, и пра­во на част­ную жизнь, сфор­ми­ро­вав­ше­е­ся окон­ча­тель­но в позд­нее Новое вре­мя, сей­час ока­зы­ва­ет­ся под серьез­ной угрозой. 

Таким обра­зом, в каче­стве объ­ек­та мое­го иссле­до­ва­ния будет высту­пать в первую оче­редь про­бле­ма соот­но­ше­ния при­ват­ной и пуб­лич­ной сфер чело­ве­че­ской жиз­ни в рам­ках совре­мен­ной систе­мы циф­ро­вых ком­му­ни­ка­ций в ее вза­и­мо­дей­ствии с офлайн-миром.

История приватности

Оппо­зи­ция при­ват­но­го и пуб­лич­но­го широ­ко исполь­зу­ет­ся как в обще­ствен­ных нау­ках, так и в повсе­днев­ном дис­кур­се, и сей­час пред­став­ля­ет­ся само­оче­вид­ной и не тре­бу­ю­щей определений. 

В самых общих чер­тах сфе­ра пуб­лич­но­го – эта та часть жиз­ни, в кото­рой инди­вид вза­и­мо­дей­ству­ет с дру­ги­ми людь­ми, а сфе­ра при­ват­но­го – та часть жиз­ни инди­ви­да, кото­рая защи­ще­на от посто­рон­них глаз, втор­же­ние обще­ства в кото­рую минимально. 

Чаще все­го тер­ми­ны «пуб­лич­ное» и «при­ват­ное» зву­чат в юри­ди­че­ской речи, но в рам­ках дан­ной ста­тьи они будут пони­мать­ся более широко. 

При­ват­ность под­ра­зу­ме­ва­ет не толь­ко пра­во на защи­ту пер­со­наль­ных дан­ных о чело­ве­ке от посто­рон­них, но и пра­во на лич­ное про­стран­ство и его защи­ту, и даже пра­во на само­опре­де­ле­ние. При­ват­ность – это пра­во быть таким, каким ты хочешь быть сам, не под­стра­и­ва­ясь под мне­ние других.

Таким обра­зом пони­ма­е­мая при­ват­ность сей­час как пра­ви­ло рас­смат­ри­ва­ет­ся как одна из важ­ней­ших цен­но­стей, а пра­во на непри­кос­но­вен­ность част­ной жиз­ни охра­ня­ет­ся законом. 

Одна­ко в исто­рии чело­ве­че­ства при­ват­ность, интим­ность дол­гое вре­мя не рас­смат­ри­ва­лись ни как цен­ность, ни как потреб­ность чело­ве­ка. Для соб­ствен­но­го выжи­ва­ния чело­век дол­жен был нахо­дить­ся сре­ди дру­гих людей: это каса­ет­ся не толь­ко древ­ней­ших эпох раз­ви­тия чело­ве­че­ства, но и антич­но­сти – не слу­чай­но Ари­сто­тель опре­де­ля­ет чело­ве­ка как «суще­ство обще­ствен­ное в боль­шей сте­пе­ни, неже­ли пче­лы и вся­ко­го рода стад­ные живот­ные…» (Ари­сто­тель, 1983, с. 379).

И в Сред­ние века чело­век сохра­ня­ет тес­ную связь со сво­ей общи­ной, вся его жизнь про­хо­дит у нее на виду. Как пола­га­ет И. С. Кон, ана­ли­зи­ру­ю­щий ста­нов­ле­ние инди­ви­ду­аль­но­сти, эта ситу­а­ция меня­ет­ся с ростом горо­дов, спо­соб­ство­вав­шим рас­па­ду общин­ной жиз­ни – в горо­де чело­век ста­но­вит­ся все более ото­рван от дру­гих людей, и его общи­на теперь огра­ни­чи­ва­ет­ся его узким семей­ным кругом. 

Кон пишет, что «в сред­ние века чело­век часто исполь­зо­вал свой дом как кре­пость, что­бы спа­стись от вра­гов, но он не стре­мил­ся спря­тать за его сте­на­ми свою повсе­днев­ную жизнь. Все ее дра­мы и коме­дии про­ис­хо­ди­ли откры­то, на гла­зах у всех, ули­ца была про­дол­же­ни­ем жили­ща, и важ­ней­шие жиз­нен­ные собы­тия… совер­ша­лись при уча­стии всей общи­ны. Две­ри дома в мир­ное вре­мя не запи­ра­лись… В новое вре­мя семья начи­на­ет ограж­дать свой быт от непро­шен­но­го втор­же­ния, обза­во­дить­ся зам­ка­ми, двер­ны­ми молот­ка­ми и коло­коль­чи­ка­ми, поз­же о визи­тах начи­на­ют дого­ва­ри­вать­ся зара­нее, еще поз­же – созва­ни­вать­ся по теле­фо­ну» (Кон, 1978, с. 186–187).

Про­ис­хо­дит и раз­де­ле­ние про­стран­ства внут­ри дома – если рань­ше одно боль­шое поме­ще­ние сов­ме­ща­ло функ­ции и спаль­ни, и сто­ло­вой, и ван­ной ком­на­ты, то с эпо­хи Воз­рож­де­ния жилье более-менее обес­пе­чен­ных людей раз­де­ля­ет­ся на отдель­ные ком­на­ты, воз­ни­ка­ет потреб­ность в уеди­не­нии, в интимности. 

Ана­лиз исто­рии язы­ка пока­зы­ва­ет, что в XVII-XIX вв. про­ис­хо­дит стре­ми­тель­ное обо­га­ще­ние пси­хо­ло­ги­че­ско­го сло­ва­ря тер­ми­на­ми, свя­зан­ны­ми с поня­ти­я­ми пер­со­ни­фи­ка­ции, инди­ви­ду­а­ли­за­ции и т.п., так, к при­ме­ру, сло­во интим­ность (intimité) появ­ля­ет­ся во фран­цуз­ском язы­ке впер­вые лишь в XVII в. 

Как отме­ча­ет Кон, люди в этот пери­од начи­на­ют при­да­вать боль­ше зна­че­ния сво­им внут­рен­ним пере­жи­ва­ни­ям и их нюан­сам, «при этом в круг сокро­вен­но­го, внут­рен­не­го посте­пен­но попа­да­ют не толь­ко душев­ные пере­жи­ва­ния, но и мно­гие физи­че­ские, телес­ные отправ­ле­ния, кото­рые рань­ше вовсе не счи­та­лись интим­ны­ми» (Кон, 1978, с. 208–209), т.е. на сек­су­аль­ные про­яв­ле­ния, на наго­ту (даже наедине с собой), на телес­ные отправ­ле­ния накла­ды­ва­ет­ся табу – телес­ное ста­но­вит­ся интимным. 

С XIX в. начи­на­ет­ся про­цесс ста­нов­ле­ния мас­со­во­го обще­ства, в кото­ром в жиз­ни чело­ве­ка две сфе­ры чет­ко раз­гра­ни­чи­ва­ют­ся – сфе­ра обще­ствен­ная, пуб­лич­ная, свя­зан­ная с рабо­той, с вза­и­мо­дей­стви­ем с госу­дар­ствен­ны­ми струк­ту­ра­ми и т.д., и сфе­ра част­ной жиз­ни, приватная. 

Еще поз­же, уже в ХХ в. Ж.-П. Сартр сфор­му­ли­ру­ет идею о раз­дво­е­нии Я на «я-для-себя» и «я-для-дру­го­го» (Сартр, 2015). Так, про­цесс уси­ле­ния инди­ви­ду­а­ли­за­ции чело­ве­ка явля­ет­ся одно­вре­мен­но про­цес­сом ста­нов­ле­ния цен­но­сти при­ват­но­сти: имен­но в рам­ках част­ной жиз­ни чело­век чув­ству­ет себя под­лин­но сво­бод­ным, не стес­нен­ным рам­ка­ми обще­ствен­ных услов­но­стей, имен­но в част­ной жиз­ни он явля­ет­ся самим собой.

Уже к кон­цу ХIХ в. ста­но­вит­ся понят­но, что част­ная жизнь тре­бу­ет защи­ты, и фор­му­ли­ру­ет­ся идея пра­ва на непри­кос­но­вен­ность част­ной жиз­ни. Впер­вые это поня­тие было кон­цеп­ту­а­ли­зи­ро­ва­но в 1890 г. в США юри­ста­ми С.Д. Уор­ре­ном и Л.Д. Брен­дай­сом (Warren & Brandeis, 1980). 

Сей­час пра­во на част­ную жизнь состо­ит, преж­де все­го, в пра­ве на защи­ту пер­со­наль­ных дан­ных, на непри­кос­но­вен­ность жили­ща, на тай­ну свя­зи (пере­пис­ки, теле­фон­ных пере­го­во­ров и т.д.), вра­чеб­ной тайне (и дру­гих видах про­фес­си­о­наль­ной тай­ны), а так­же в пра­ве на защи­ту чести и доб­ро­го име­ни и запре­те на сбор, хра­не­ние, исполь­зо­ва­ние и рас­про­стра­не­ние инфор­ма­ции о част­ной жиз­ни лица без его согла­сия. Эти пра­ва закреп­ле­ны в раз­ных зако­но­да­тель­ных доку­мен­тах раз­ных стран, в том чис­ле в Кон­сти­ту­ции и Граж­дан­ском кодек­се Рос­сий­ской Федерации.

Поми­мо юри­ди­че­ско­го аспек­та при­ват­но­сти, важен так­же пси­хо­ло­ги­че­ский аспект. Антро­по­лог Э. Холл, зани­ма­ясь ана­ли­зом ком­му­ни­ка­ций меж­ду людь­ми, вво­дит поня­тие прок­се­ми­ки, кото­рую он рас­смат­ри­ва­ет как дис­ци­пли­ну, ана­ли­зи­ру­ю­щую роль про­стран­ства в про­цес­се ком­му­ни­ка­ции – того, как рас­сто­я­ние меж­ду ком­му­ни­ка­то­ра­ми харак­те­ри­зу­ет тот или иной ком­му­ни­ка­тив­ный акт, как изме­не­ние рас­сто­я­ния может воз­дей­ство­вать на ком­му­ни­ка­цию и т.д. Он пола­га­ет, что каж­дый чело­век опре­де­лен­ным обра­зом обо­зна­ча­ет тер­ри­то­рию вокруг себя, кото­рую он счи­та­ет сво­ей лич­ной и втор­же­ние в кото­рую вос­при­ни­ма­ет как нару­ше­ние приватности. 

Холл выде­ля­ет четы­ре основ­ных про­стран­ствен­ные зоны: пер­со­наль­ное про­стран­ство, инди­ви­ду­аль­ная дистан­ция, тер­ри­то­ри­аль­ность и пер­со­на­ли­за­ция среды. 

Пер­со­наль­ное про­стран­ство пред­став­ля­ет собой некий воз­душ­ный «кокон», кото­рый окру­жа­ет непо­сред­ствен­но тело чело­ве­ка, его чело­век вос­при­ни­ма­ет как часть сво­е­го Я.

Инди­ви­ду­аль­ная дистан­ция – это рас­сто­я­ние меж­ду чело­ве­ком и дру­ги­ми людь­ми, кото­рое он для себя субъ­ек­тив­но опре­де­ля­ет как ком­форт­ное. Ком­форт­ность инди­ви­ду­аль­ной дистан­ции зави­сит и от того, к какой кате­го­рии чело­век отно­сит дру­гих людей (близ­кие люди, зна­ко­мые люди, посто­рон­ние и т.д.).

Тер­ри­то­ри­аль­ность отно­сит­ся к при­выч­ке чело­ве­ка зани­мать одни и те же места в про­стран­стве – садить­ся на одно и то же место за обе­ден­ным сто­лом, за одну и ту же пар­ту на лек­ци­ях в уни­вер­си­те­те и т.д.

Нако­нец, пер­со­на­ли­за­ция пред­по­ла­га­ет опре­де­лен­ную «орга­ни­за­цию» части обще­го про­стран­ства «под себя» – напри­мер, «занять» стол в кафе бро­шен­ной на стул курт­кой, или – в более широ­ком смыс­ле – обу­строй­ство сво­е­го рабо­че­го места, сво­ей ком­на­ты, сво­ей квар­ти­ры в соот­вет­ствии со сво­и­ми жела­ни­я­ми, вку­са­ми и потреб­но­стя­ми (Hall, 1966). 

Любые несанк­ци­о­ни­ро­ван­ные втор­же­ния в лич­ное про­стран­ство в любой из зон чело­век вос­при­ни­ма­ет как агрес­сию, и, как след­ствие, как стрес­со­вую ситу­а­цию. Как опре­де­ля­ют­ся гра­ни­цы каж­дой из этих зон, зави­сит как от куль­тур­ных тра­ди­ций, так и от инди­ви­ду­аль­ных пси­хо­ло­ги­че­ских осо­бен­но­стей человека.

Изра­иль­ский пра­во­вед Р. Габи­зон в сво­ем деталь­ном ана­ли­зе раз­лич­ных аспек­тов про­бле­мы при­ват­но­сти отме­ча­ет, что при­ват­ность так или ина­че свя­за­на с огра­ни­че­ни­ем досту­па дру­гих людей к инди­ви­ду, и выде­ля­ет три типа таких огра­ни­че­ний: 1) огра­ни­че­ние зна­ний дру­гих об инди­ви­де; 2) огра­ни­че­ние физи­че­ско­го досту­па к инди­ви­ду; 3) огра­ни­че­ние вни­ма­ния дру­гих к инди­ви­ду (Gavison, 1980). 

Хотя состо­я­ние «иде­аль­ной при­ват­но­сти», где все эти огра­ни­че­ния были бы дове­де­ны до абсо­лю­та, мало­ве­ро­ят­но и более того – неже­ла­тель­но, тем не менее нару­ше­ние этих огра­ни­че­ний может пред­став­лять серьез­ную про­бле­му для инди­ви­да, пото­му при­ват­ность долж­на нахо­дить­ся под защитой.

Ста­тья Габи­зон вышла в 1980 г., но уже тогда она отме­ча­ет, что суще­ству­ю­щих мер для защи­ты при­ват­но­сти ста­но­вит­ся недо­ста­точ­но, и это свя­за­но с тех­но­ло­ги­че­ски­ми изменениями:

«Успе­хи тех­но­ло­гий наблю­де­ния, запи­си, хра­не­ния и поис­ка инфор­ма­ции дела­ют прак­ти­че­ски невоз­мож­ным или крайне затрат­ным для инди­ви­дов защи­ту того уров­ня при­ват­но­сти, кото­рый они име­ли рань­ше. “Пере­ход гра­ниц” прес­сой, на кото­рый ссы­ла­ют­ся Уор­рен и Брен­дайс, при­да­ет суще­ство­вав­шим ранее путем пуб­ли­ка­ций и слу­хов втор­же­ни­ям в част­ную жизнь новое изме­ре­ние, бла­го­да­ря ско­ро­сти и раз­ма­ху совре­мен­ных СМИ» (Gavison, p. 465).

Не нуж­но пояс­нять, что за про­шед­шие с тех пор деся­ти­ле­тия эти тен­ден­ции при­об­ре­ли такой мас­штаб, кото­рый Габи­зон не мог­ла себе даже пред­ста­вить, и защи­та при­ват­но­сти в циф­ро­вую эпо­ху ста­ла еще более слож­ной зада­чей, чем когда-либо; в част­но­сти – к суще­ству­ю­щим про­бле­мам при­ват­но­сти добав­ля­ет­ся про­бле­ма кон­фи­ден­ци­аль­но­сти дан­ных в циф­ро­вых вза­и­мо­дей­стви­ях, кото­рая носит не толь­ко поли­ти­ко-пра­во­вой, но и тех­ни­че­ский характер. 

В совре­мен­ной ситу­а­ции обсуж­де­ния при­ват­но­сти и кон­фи­ден­ци­аль­но­сти чаще явля­ют­ся объ­ек­том поли­ти­че­ских спе­ку­ля­ций или пуб­лич­ных дис­кус­сий, неже­ли содер­жа­тель­но­го науч­но­го ана­ли­за, при этом обсуж­де­ния сосре­до­то­че­ны пре­иму­ще­ствен­но на про­бле­ме защи­ты инди­ви­да и его пер­со­наль­ных дан­ных от кон­тро­ля государства. 

Но, на мой взгляд, не менее, а воз­мож­но, и более акту­аль­ны­ми явля­ют­ся пси­хо­ло­ги­че­ские аспек­ты вза­и­мо­дей­ствия инди­ви­дов друг с дру­гом под вли­я­ни­ем транс­фор­ма­ций гра­ниц при­ват­но­го и пуб­лич­но­го, при­вно­си­мых цифровизацией.

Личностная идентичность и цифровизация

Одной из клю­че­вых при­вле­ка­тель­ных черт пре­бы­ва­ния лич­но­сти в вир­ту­аль­ном про­стран­стве Интер­не­та исто­ри­че­ски была ано­ним­ность. Ано­ним­ность пред­по­ла­га­ет пол­ную защи­ту при­ват­но­го, посколь­ку под­лин­ная лич­ность и ее част­ная жизнь оста­ют­ся за пре­де­ла­ми про­ни­ца­е­мо­сти взгля­да Другого. 

Ано­ним­ность, исполь­зо­ва­ние вымыш­лен­ных роле­вых обра­зов, личин, были харак­тер­ны для ран­не­го пери­о­да раз­ви­тия Интер­не­та, одна­ко с тех пор как Интер­нет ста­но­вит­ся посред­ни­ком в боль­шом коли­че­стве соци­аль­но-зна­чи­мых актив­но­стей – тор­гов­ле, осу­ществ­ле­нии бюро­кра­ти­че­ских про­це­дур, веде­нии пере­го­во­ров – сте­пень ано­ни­ми­за­ции поль­зо­ва­те­лей сни­жа­ет­ся, на сме­ну мас­кам все чаще при­хо­дят реаль­ные люди. 

Более того, если к ситу­а­ции ано­ним­но­сти ранее отно­си­лись как к нор­ме, при­ни­мая ее как «пра­ви­ла игры» Интер­нет-ком­му­ни­ка­ций, то в совре­мен­ных усло­ви­ях ано­ни­мы и «мас­ки­ру­ю­щи­е­ся» поль­зо­ва­те­ли, как пра­ви­ло, не одоб­ря­ют­ся Интер­нет-сооб­ще­ством, они вызы­ва­ют подо­зре­ние как потен­ци­аль­ные источ­ни­ки инфор­ма­ци­он­ных «вбро­сов» и «фей­ков», ано­ним­ность при­рав­ни­ва­ет­ся к стрем­ле­нию уйти от ответственности. 

Сохра­нять ано­ним­ность в совре­мен­ном Интер­не­те ста­но­вит­ся прак­ти­че­ски невоз­мож­ным – поль­зо­ва­тель свя­зан с целым набо­ром раз­лич­ных циф­ро­вых иден­ти­фи­ка­то­ров – IP-адре­сов, циф­ро­вых под­пи­сей, логи­нов и паро­лей мно­же­ства раз­лич­ных акка­ун­тов, и т.д. Эти тех­но­ло­гии соеди­ня­ют раз­лич­ные про­яв­ле­ния лич­но­сти в Интер­не­те воеди­но и дела­ют отдель­но взя­то­го чело­ве­ка более доступ­ным для иден­ти­фи­ка­ции лич­но­сти и для внеш­не­го контроля. 

Совре­мен­ные тех­но­ло­гии поз­во­ля­ют так­же осу­ществ­лять кон­троль место­по­ло­же­ния того или ино­го чело­ве­ка – к при­ме­ру, при кон­тро­ле за пере­ме­ще­ни­ем людей в горо­де, внед­рен­ном в свя­зи с эпи­де­ми­ей коро­на­ви­ру­са, исполь­зо­ва­лась тех­но­ло­гия отсле­жи­ва­ния пере­дви­же­ния людей по пере­ме­ще­нию их пер­со­наль­ных мобиль­ных телефонов. 

Это убе­ди­тель­но дока­зы­ва­ет, насколь­ко в совре­мен­ной жиз­ни чело­век и циф­ро­вые ком­му­ни­ка­тив­ные тех­но­ло­гии сли­ва­ют­ся воеди­но (Сав­чук, 2017): пере­ме­ще­ние лич­но­го смарт­фо­на при­рав­ни­ва­ет­ся к пере­ме­ще­нию чело­ве­ка, посколь­ку они вос­при­ни­ма­ют­ся как нераз­рыв­ное целое.

В свя­зи с тем кру­гом новых про­блем, кото­рые воз­ни­ка­ют в про­цес­се исполь­зо­ва­ния Интер­не­та и иных совре­мен­ных циф­ро­вых средств, воз­ни­ка­ет вопрос о том, как в этой ситу­а­ции транс­фор­ми­ру­ет­ся лич­ност­ная идентичность. 

Так, вво­дит­ся пред­став­ле­ние об осо­бо­го рода иден­тич­но­сти, кото­рую раз­ные авто­ры назы­ва­ют циф­ро­вой, вир­ту­аль­ной, сете­вой, онлайн-иден­тич­но­стью и т.п., при этом подоб­ные иден­тич­но­сти про­ти­во­по­став­ля­ют­ся иден­тич­но­сти «реаль­ной» (Тру­фа­но­ва, 2012; Вой­скун­ский, Евдо­ки­мен­ко & Феду­ни­на, 2013). 

Как утвер­жда­ют извест­ный оте­че­ствен­ный иссле­до­ва­тель Интер­нет-пси­хо­ло­гии А. Е. Вой­скун­ский и его кол­ле­ги, «сре­ди наи­бо­лее нагляд­ных харак­те­ри­стик сете­вой иден­тич­но­сти — лег­кость видо­из­ме­не­ния вплоть до пол­ной заме­ны на нечто в каком-то смыс­ле про­ти­во­по­лож­ное, а так­же срав­ни­тель­но неча­сто встре­ча­ю­щи­е­ся в обы­ден­ной жиз­ни фено­ме­ны не про­сто мно­же­ствен­ной, а в пол­ном смыс­ле это­го сло­ва аль­тер­на­тив­ной иден­тич­но­сти» (Вой­скун­ский, Евдо­ки­мен­ко & Феду­ни­на, 2013, с. 101).

Опи­сан­ная дан­ны­ми авто­ра­ми ситу­а­ция еще была акту­аль­на на пери­од про­ве­де­ния их иссле­до­ва­ния (2013 год), но за про­шед­шие с тех пор семь лет она суще­ствен­но изме­ни­лась. В то вре­мя как жела­ние и потреб­ность в фор­ми­ро­ва­нии аль­тер­на­тив­ных иден­тич­но­стей сохра­ня­ет­ся, Интер­нет остав­ля­ет для это­го все мень­ше возможностей. 

В свя­зи с этим неиз­беж­но меня­ет­ся струк­ту­ра лич­ност­ной иден­тич­но­сти – если ранее вир­ту­аль­ные Я-обра­зы, кото­рые чело­век «при­ме­рял» на себя в Сети, оста­ва­лись лишь неболь­шой эска­пист­ской состав­ля­ю­щей его жиз­ни, то совре­мен­ная «сете­вая иден­тич­ность явля­ет­ся отра­же­ни­ем мно­же­ствен­но­сти само­иден­ти­фи­ка­ций совре­мен­но­го чело­ве­ка и уси­ли­ва­ет такую мно­же­ствен­ность в кон­тек­сте вир­ту­аль­ной ком­му­ни­ка­ции» (Фаде­е­ва, 2017, с. 535).

Для совре­мен­но­го чело­ве­ка его онлайн-жизнь ста­но­вит­ся про­дол­же­ни­ем, рас­ши­ре­ни­ем его обыч­ной жиз­ни, ана­ло­гич­но опи­сы­ва­е­мо­му в кон­цеп­ции «рас­ши­рен­но­го разу­ма» Д. Чал­мер­са и Э. Клар­ка (Clark & Chalmers, 1998): Интер­нет ста­но­вит­ся внеш­ним хра­ни­ли­щем части нашей памя­ти (в том чис­ле и лич­но­го харак­те­ра), а мно­же­ство зна­ний мы пред­по­чи­та­ем не дер­жать в голо­ве, а запо­ми­нать лишь пути досту­па к ним в Сети (Пронь­ки­на, 2020). 

Важ­ней­шую роль игра­ет имен­но ком­му­ни­ка­тив­ный аспект Сети, посколь­ку там воз­ни­ка­ют не толь­ко допол­ни­тель­ные кана­лы для под­дер­жа­ния офлайн-ком­му­ни­ка­ций, но и целая сеть ком­му­ни­ка­тив­ных кон­так­тов, кото­рые осу­ществ­ля­ют­ся исклю­чи­тель­но онлайн, но при этом могут ока­зы­вать воз­дей­ствие на офлайн-мир. 

Так, сете­вая иден­тич­ность для совре­мен­но­го чело­ве­ка – это не само­сто­я­тель­ный, суще­ству­ю­щий отдель­но Я-образ или обра­зы, это про­дол­же­ние его иден­тич­но­сти, кото­рое не толь­ко рас­ши­ря­ет часть его суще­ству­ю­щих в офлайн-мире иден­ти­фи­ка­ций, но и созда­ет новые иден­ти­фи­ка­ции, напри­мер с опре­де­лен­ны­ми онлайн-сообществами.

Одна­ко здесь важ­но отме­тить раз­ли­чие меж­ду оцен­кой чело­ве­ком само­го себя и того, как он репре­зен­ти­ро­ван в Сети, и оцен­кой этой репре­зен­та­ции дру­ги­ми. Инди­вид пони­ма­ет, что его сете­вой образ – это толь­ко часть его жиз­ни, неко­то­рые сто­ро­ны кото­рой пол­но­стью закры­ты для онлайн-досту­па. Одна­ко посто­рон­не­му наблю­да­те­лю сете­вой образ чело­ве­ка пред­став­ля­ет­ся закон­чен­ным, завершенным. 

Для посто­рон­не­го поль­зо­ва­те­ля, лич­но не зна­ко­мо­го с вла­дель­цем той или иной стра­ни­цы, вырван­ные из обще­го кон­тек­ста бытия чело­ве­ка фраг­мен­ты состав­ля­ют спе­ци­фи­че­скую ква­зи­био­гра­фию, кото­рая вос­при­ни­ма­ет­ся как выра­жа­ю­щая саму суть того или ино­го чело­ве­ка, но на самом деле явля­ет­ся лишь симу­ля­кром пол­но­цен­ной лич­ност­ной биографии. 

Как отме­ча­ют А.Е. Вой­скун­ский и его кол­ле­ги, «В сете­вой иден­тич­но­сти ста­но­вят­ся вполне нагляд­ны­ми неко­то­рые аспек­ты иден­тич­но­сти, кото­рые не все­гда акцен­ти­ру­ют­ся в тра­ди­ци­он­ных ситу­а­ци­ях. А имен­но сете­вая иден­тич­ность оче­вид­ным обра­зом не порож­да­ет­ся сама собой в про­цес­се взрос­ле­ния и ста­ре­ния, а кон­стру­и­ру­ет­ся с тем, что­бы быть экс­пли­цит­но пре­зен­ти­ро­ван­ной дру­гим людям» (Вой­скун­ский, Евдо­ки­мен­ко & Феду­ни­на, 2013, с. 100).

Одна­ко ситу­а­ция пре­зен­та­ции лич­но­сти в Сети не нахо­дит­ся под кон­тро­лем само­го чело­ве­ка – в то вре­мя как он может кон­тро­ли­ро­вать «кон­тент» о себе, кото­рый сам он выстав­ля­ет на все­об­щее обо­зре­ние в Сети, дан­ные о нем могут появ­лять­ся так­же у его дру­зей, зна­ко­мых, кол­лег, СМИ – и они уже вне зоны его кон­тро­ля, они допол­ня­ют созда­ва­е­мый им самим внеш­ний образ, кото­рый виден дру­гим людям. 

Любой поль­зо­ва­тель соци­аль­ных сетей может ино­гда высту­пать в каче­стве «папа­рац­ци», фик­си­руя фраг­мен­ты част­ной жиз­ни дру­гих людей и выстав­ляя их на все­об­щее обозрение. 

Из пред­став­лен­ных в Сети фраг­мен­тов мы «достра­и­ва­ем» обра­зы дру­гих людей, вооб­ра­жа­ем их жиз­ни, интер­пре­ти­ру­ем ска­зан­ные ими фра­зы по-сво­е­му, и – без­за­стен­чи­во берем­ся судить поступ­ки того или ино­го чело­ве­ка на осно­ве этих отдель­ных доступ­ных нам фраг­мен­тов и наших соб­ствен­ных домыслов.

Цифровизация и угрозы приватности

Пра­во на при­ват­ность неотъ­ем­ле­мо свя­за­но с пред­став­ле­ни­я­ми об авто­ном­ном субъ­ек­те, ухо­дя­щи­ми кор­ня­ми в евро­пей­скую фило­со­фию Ново­го вре­ме­ни, о лич­но­сти, обла­да­ю­щей сво­бо­дой воли, спо­соб­ной (и обя­зан­ной) нести ответ­ствен­ность за свои поступки. 

Во мно­гом зона при­ват­но­сти – это как раз та зона, в кото­рой чело­век может на вре­мя сбро­сить с себя бре­мя ответ­ствен­но­сти. Разу­ме­ет­ся, не пол­но­стью, посколь­ку он несет ответ­ствен­ность за свои дей­ствия не толь­ко перед обще­ством, но и перед сво­и­ми близ­ки­ми, но все же – пре­бы­ва­ние в про­стран­стве при­ват­но­го, «за закры­ты­ми дверь­ми» – это пери­од отды­ха от соци­аль­ных услов­но­стей, от огра­ни­че­ний, пери­од жиз­ни без «масок», кото­рые чело­век вынуж­ден наде­вать в про­цес­се обще­ния с раз­ны­ми груп­па­ми людей. 

Зача­стую чело­ве­ку необ­хо­ди­мо не про­сто лич­ное вре­мя в кру­гу сво­их близ­ких, но абсо­лют­но лич­ное вре­мя – в оди­но­че­стве, наедине с собой. Пра­во на при­ват­ность – это пра­во на вре­мя, в кото­рое чело­век может поз­во­лить себе быть самим собой.

Как вер­но отме­ча­ет Габи­зон, «абсо­лют­ная при­ват­ность и пол­ная поте­ря при­ват­но­сти оди­на­ко­во неже­ла­тель­ны. Инди­ви­ды долж­ны нахо­дить­ся в неко­ем балан­се меж­ду при­ват­но­стью и вза­и­мо­дей­стви­ем с дру­ги­ми, с тем что­бы под­дер­жи­вать меж­лич­ност­ные отно­ше­ния, раз­ви­вать свои спо­соб­но­сти, тво­рить и рас­ти, и про­сто выжи­вать» (Gavison, 1980, p.440).

Одна­ко дан­ный баланс уста­нав­ли­ва­ет­ся самим инди­ви­дом, тогда как про­бле­мы и дис­ком­форт он начи­на­ет испы­ты­вать, когда эти уста­нов­лен­ные им гра­ни­цы нару­ша­ют­ся извне. 

Одной из наи­бо­лее обсуж­да­е­мых тем в этой обла­сти явля­ет­ся нару­ше­ние пра­ва на част­ную жизнь чело­ве­ка госу­дар­ством, как пра­ви­ло, оправ­ды­ва­е­мое инте­ре­са­ми госу­дар­ствен­ной без­опас­но­сти. Нару­ше­ние, к при­ме­ру, тай­ны свя­зи, обсуж­да­лось и в пер­вой поло­вине XIX в. – во вре­ме­на созда­ния А. Х. Бен­кен­дор­фом Тре­тье­го отде­ле­ния цар­ской Кан­це­ля­рии (в тот пери­од пра­во на тай­ну свя­зи закреп­ле­но не было, а пер­лю­стра­ци­ей писем зани­мал­ся Поч­то­вый депар­та­мент); обсуж­да­ет­ся оно и сей­час – из при­ме­ров послед­них лет мож­но при­ве­сти про­дол­жав­шу­ю­ся доста­точ­но дол­го борь­бу с вла­стя­ми созда­те­ля попу­ляр­но­го мес­сен­дже­ра “Telegram”, отка­зы­вав­ше­го­ся предо­ста­вить служ­бам госу­дар­ствен­ной без­опас­но­сти клю­чи для дешиф­ров­ки сооб­ще­ний пользователей. 

Мож­но вспом­нить и об отно­си­тель­но недав­них скан­да­лах, свя­зан­ных с извест­ной соц­се­тью Facebook, в кото­рых поль­зо­ва­те­ли были воз­му­ще­ны тем, что Facebook исполь­зо­вал их лич­ные дан­ные, а так­же содер­жа­ние их акка­ун­тов в сво­их целях, в част­но­сти – для фор­ми­ро­ва­ния тар­ге­ти­ро­ван­ной рекла­мы и для пере­да­чи этих дан­ных пра­ви­тель­ствам раз­лич­ных госу­дарств, при­чем исполь­зо­ва­лись даже дан­ные уже уда­лен­ных поль­зо­ва­тель­ских акка­ун­тов – как ока­за­лось, Facebook остав­ля­ет за собой пра­во даже после уда­ле­ния акка­ун­та сохра­нять копии всех поль­зо­ва­тель­ских дан­ных (Aspan, 2008). 

Огром­ное коли­че­ство пер­со­наль­ных дан­ных хра­нит­ся в элек­трон­ных базах раз­лич­ных сай­тов и сер­ви­сов; как отме­ча­ет М. О. Орлов, «коли­че­ство инфор­ма­ции, кото­рое мож­но извлечь, запо­лу­чив смарт­фон чело­ве­ка, так вели­ко, что его уже абсо­лют­но некор­рект­но срав­ни­вать с чте­ни­ем чужой пере­пис­ки, кото­рое и в про­шлые века было мове­то­ном. В гад­же­те может хра­нить­ся не толь­ко инфор­ма­ция, ком­про­ме­ти­ру­ю­щая его вла­дель­ца, но и номе­ра бан­ков­ских карт, элек­трон­ные кошель­ки, паро­ли, коды, исто­рия пере­ме­ще­ний, номе­ра теле­фо­нов парт­не­ров и род­ствен­ни­ков и дру­гие важ­ные дан­ные. Уже сего­дня это прак­ти­че­ски пол­ный отпе­ча­ток соци­аль­но­го обра­за чело­ве­ка, его циф­ро­вая ДНК. В этом смыс­ле гад­же­ты, по сути, явля­ют­ся про­дол­же­ни­ем нас, частью телес­но­сти и созна­ния» (Орлов, 2019, cтр.488).

Дей­стви­тель­но, в совре­мен­ных усло­ви­ях зави­си­мость чело­ве­ка от циф­ро­вых средств пере­да­чи инфор­ма­ции ста­но­вит­ся огром­ной. Новые инфор­ма­ци­он­ные тех­но­ло­гии меня­ют не толь­ко опре­де­лен­ные спо­со­бы пере­да­чи или хра­не­ния инфор­ма­ции, они изме­ня­ют всю соци­аль­ную среду. 

На пер­вом плане сей­час лежат обсуж­де­ния кон­тро­ля госу­дар­ства за поли­ти­че­ской и граж­дан­ской актив­но­стью, но это толь­ко один из аспек­тов, при­чем не самый эмо­ци­о­наль­но зна­чи­мый для инди­ви­да, посколь­ку он каса­ет­ся пуб­лич­ной сфе­ры, но не сфе­ры приватного. 

Еще во вре­ме­на Тре­тье­го отде­ле­ния имен­но втор­же­ние госу­дар­ства в лич­ную жизнь, а не огра­ни­че­ние поли­ти­че­ских сво­бод, заде­ва­ло боль­ше все­го: к при­ме­ру, А. С. Пуш­кин, каза­лось бы нема­ло постра­дав­ший от цар­ской цен­зу­ры, в пись­ме супру­ге пишет: «Мысль, что кто-нибудь нас с тобой под­слу­ши­ва­ет, при­во­дит меня в бешен­ство… Без поли­ти­че­ской сво­бо­ды жить очень мож­но; без семей­ствен­ной непри­кос­но­вен­но­сти… невоз­мож­но: катор­га не в при­мер луч­ше» (Пуш­кин, 1962, с. 184).

При этом еще более инте­рес­ным, чем вопрос о пре­де­лах допус­ка власт­ных струк­тур к част­ным дан­ным, явля­ет­ся рас­смот­ре­ние повсе­днев­ных соци­аль­ных ком­му­ни­ка­ций, не име­ю­щих отно­ше­ния к систе­ме «инди­вид-госу­дар­ство», посколь­ку имен­но подоб­ные ком­му­ни­ка­ции в первую оче­редь затра­ги­ва­ют инди­ви­да на лич­ност­ном уровне. 

Вза­и­мо­дей­ствуя с вла­стью, инди­вид нахо­дит­ся в отно­ше­ни­ях иерар­хи­че­ско­го харак­те­ра, он под­чи­нен вла­сти, тогда как с дру­ги­ми поль­зо­ва­те­ля­ми в Сети его отно­ше­ния чаще высту­па­ют как равноправные. 

Рав­но­прав­ные отно­ше­ния, соглас­но Р. Д. Пат­нэму, пред­по­ла­га­ют воз­мож­ность суще­ство­ва­ния сход­ных мне­ний и убеж­де­ний, в отли­чие от иерар­хи­че­ских соци­аль­ных свя­зей, постро­ен­ных на отно­ше­ни­ях при­нуж­де­ния и покор­но­сти (Putnam, 2000). Имен­но поэто­му изна­чаль­ное рав­но­пра­вие поль­зо­ва­те­лей в соци­аль­ных сетях боль­ше побуж­да­ет к обще­нию, обме­ну инфор­ма­ци­ей, и в целом спо­соб­ству­ет «вирус­ной» пере­да­че импуль­са – будь то какая-то инфор­ма­ция, мне­ние или про­сто настро­е­ние (Тру­фа­но­ва & Яко­вле­ва, 2012). 

Пото­му для инди­ви­да более важ­ной явля­ет­ся имен­но оцен­ка рав­но­прав­ных пред­ста­ви­те­лей соци­у­ма, неже­ли нахо­дя­щих­ся на дру­гой сту­пе­ни иерар­хи­че­ской лест­ни­цы; на подоб­ную оцен­ку он более эмо­ци­о­наль­но реа­ги­ру­ет; имен­но сре­ди «сво­ей» соци­аль­ной груп­пы он преж­де все­го ищет под­держ­ку и одоб­ре­ние, а неодоб­ре­ние вос­при­ни­ма­ет наи­бо­лее болезненно.

Публичное и приватное: размывание границ

Боль­шин­ство совре­мен­ных людей посто­ян­но исполь­зу­ет совре­мен­ные инфор­ма­ци­он­но-теле­ком­му­ни­ка­ци­он­ные тех­но­ло­гии, в пери­од пан­де­мии их роль замет­но воз­рас­та­ет. При этом лич­ные стра­ни­цы в соци­аль­ных сетях вос­при­ни­ма­ют­ся боль­шин­ством поль­зо­ва­те­лей (за исклю­че­ни­ем медиа-про­фес­си­о­на­лов, бло­ге­ров и т.д., для кото­рых кон­тент явля­ет­ся про­из­во­ди­мым ими «на про­да­жу» про­дук­том) как зона при­ват­но­го, в кото­рой рабо­та­ют в том чис­ле и пред­став­ле­ния об основ­ных зонах лич­но­го про­стран­ства – мы так­же болез­нен­но реа­ги­ру­ем на чье-то несанк­ци­о­ни­ро­ван­ное втор­же­ние в наше вир­ту­аль­ное про­стран­ство (напри­мер, непро­ше­ный ком­мен­та­рий на нашей стра­ни­це), мы орга­ни­зу­ем опре­де­лен­ным обра­зом свою часть вир­ту­аль­но­го про­стран­ства «под себя» и т.д.

Неко­то­рые совре­мен­ные соц­се­ти предо­став­ля­ют воз­мож­ность уста­нав­ли­вать на лич­ных стра­ни­цах раз­ные режи­мы досту­па, кото­рые, таким обра­зом, поз­во­ля­ют поль­зо­ва­те­лю кон­тро­ли­ро­вать, кто имен­но может читать те или иные сооб­ще­ния, видеть те или иные фото или видео. 

Если поль­зо­ва­тель рас­смат­ри­ва­ет свою стра­ни­цу как пуб­лич­ный блог, рас­счи­тан­ный на посто­рон­них чита­те­лей, то он созна­тель­но отка­зы­ва­ет­ся от при­ват­но­сти и наце­ли­ва­ет­ся на при­вле­че­ние вни­ма­ния как мож­но боль­ше­го чис­ла людей. 

Одна­ко мно­же­ство поль­зо­ва­те­лей не ста­вит перед собой такой цели и в то же вре­мя не исполь­зу­ет меха­низ­мы кон­тро­ля досту­па, как след­ствие – пред­став­лен­ная на их стра­ни­цах инфор­ма­ция носит пуб­лич­ный харак­тер. Здесь и совер­ша­ет­ся глав­ная ошиб­ка: поль­зо­ва­тель рас­смат­ри­ва­ет свою лич­ную стра­ни­цу как свое при­ват­ное про­стран­ство и напол­ня­ет ее фраг­мен­та­ми сво­ей част­ной жизни. 

Мно­гие пре­бы­ва­ют в иллю­зии, что во всем море инфор­ма­ции, при­сут­ству­ю­щей в Интер­не­те, их малень­кий «ост­ро­вок» будет инте­ре­сен толь­ко неболь­шой части поль­зо­ва­те­лей, кото­рые и так состав­ля­ют круг их посто­ян­но­го общения. 

Тем не менее, бла­го­да­ря гипер­тек­сто­вой при­ро­де Интер­не­та, любое подоб­ное част­ное сооб­ще­ние, если оно не защи­ще­но от посто­рон­них самим поль­зо­ва­те­лем, попа­да­ет на гла­за огром­но­му коли­че­ству людей, каж­дый из кото­рых может не толь­ко отре­а­ги­ро­вать на него, но и исполь­зо­вать его в сво­их целях. 

Делая выска­зы­ва­ние на сво­ей лич­ной стра­ни­це, мы фак­ти­че­ски дела­ем его перед всем миром; обна­жа­ясь, телес­но или духов­но, в Интер­не­те, мы обна­жа­ем­ся перед все­ми. При этом важ­но осо­зна­вать, что «в вир­ту­аль­ной сре­де зна­ние и инфор­ма­ция при­об­ре­та­ют мораль­ную зна­чи­мость, сло­во есть цен­ность, и оно при­об­ре­та­ет ста­тус мораль­но­го поступ­ка, будучи про­из­не­сен­ным или под­пи­сан­ным…» (Вой­скун­ский & Доро­хо­ва, 2010, с. 81).

В отли­чие от про­из­не­сен­ных в офлайн-раз­го­во­ре слов, кото­рые слы­шат толь­ко непо­сред­ствен­ные участ­ни­ки раз­го­во­ра, сло­ва в Интер­не­те оста­ют­ся надол­го. Даже если поль­зо­ва­тель сам уда­лит их, то вполне воз­мож­но, копии той или иной фра­зы или фото в виде сним­ков экра­на будут сохра­не­ны, и в даль­ней­шем они могут быть исполь­зо­ва­ны в каче­стве «ули­ки» или бес­кон­троль­но пере­да­вать­ся по про­сто­рам Сети. А по сло­вам, кото­рые напи­са­ны на нашей стра­ни­це, нас будут оце­ни­вать и судить.

Поми­мо небреж­но­сти самих поль­зо­ва­те­лей в регу­ли­ро­ва­нии досту­па к их пер­со­наль­ным стра­ни­цам, сле­ду­ет так­же отме­тить несо­вер­шен­ство самих меха­низ­мов защи­ты поль­зо­ва­тель­ских дан­ных и све­де­ний о дея­тель­но­сти чело­ве­ка в сети. 

Как спра­вед­ли­во отме­ча­ет Н. А. Яст­реб, «сете­вые сле­ды, то есть инфор­ма­ция о дей­стви­ях чело­ве­ка в Интер­не­те, так­же во мно­гих слу­ча­ях поз­во­ля­ют иден­ти­фи­ци­ро­вать поль­зо­ва­те­ля, кото­рый их оста­вил. Мож­но ска­зать, что юри­ди­че­ски кон­фи­ден­ци­аль­ность дан­ных под­ле­жит защи­те, но фак­ти­че­ски эти нор­мы регу­ляр­но нару­ша­ют­ся» (Яст­реб, 2020).

Таким обра­зом, вза­и­мо­дей­ствия меж­ду людь­ми в циф­ро­вом про­стран­стве тре­бу­ют иной оцен­ки спе­ци­фи­че­ской окру­жа­ю­щей сре­ды ново­го типа, воз­ни­ка­ю­щей на сты­ке онлайн и офлайн-миров (Пет­ро­ва, 2020). 

Как пока­зы­ва­ет совре­мен­ный опыт, мно­гие люди не осо­зна­ют того, что их онлайн-дея­тель­ность явля­ет­ся неотъ­ем­ле­мой частью их жиз­ни, и что, к при­ме­ру, если выло­жить в соц­сеть фото вече­рин­ки с дру­зья­ми (фраг­мент част­ной жиз­ни), то мож­но поте­рять рабо­ту, посколь­ку эту весе­лую фото­гра­фию уви­дят не толь­ко при­я­те­ли, но и ваш началь­ник, кото­рый может счесть, что ваш мораль­ный облик не соот­вет­ству­ет тре­бо­ва­ни­ям компании. 

При­чи­на все в том же – боль­шин­ство людей вос­при­ни­ма­ет свою лич­ную стра­ни­цу как свой дом, где они могут поз­во­лять себе любые выска­зы­ва­ния и любое пове­де­ние, не опа­са­ясь, что за этим после­ду­ет какая-то реакция.

Одна из самых попу­ляр­ных соци­аль­ных сетей Facebook, как это было пока­за­но в ряде ана­ли­ти­че­ских ста­тей, ведет поли­ти­ку на посто­ян­ное повы­ше­ние сте­пе­ни «пуб­лич­но­сти» поль­зо­ва­те­ля: так, к при­ме­ру, уста­нов­ки акка­ун­та Facebook «по умол­ча­нию» с каж­дым годом дела­ют откры­ты­ми все боль­шую часть дан­ных (McKeon, 2010), одно­вре­мен­но все более огра­ни­чи­вая воз­мож­но­сти поль­зо­ва­те­лей кон­тро­ли­ро­вать, какой имен­но инфор­ма­ци­ей они хотят делить­ся с дру­ги­ми поль­зо­ва­те­ля­ми, а какой – нет (Opsahl, 2010). 

Как вер­но отме­ча­ет жур­на­лист и иссле­до­ва­тель совре­мен­ных медиа Дж. Джар­вис, про­бле­ма здесь воз­ни­ка­ет с тем, что пред­став­ле­ния о пуб­лич­но­сти и жела­е­мой сте­пе­ни этой пуб­лич­но­сти раз­ли­ча­ют­ся у вла­дель­цев Facebook, при­вно­ся­щих эти изме­не­ния, и у мно­же­ства рядо­вых пользователей. 

Чело­век идет в соци­аль­ную сеть для того, что­бы общать­ся с дру­ги­ми – это несо­мнен­но. Но преж­де все­го он идет общать­ся не с пуб­ли­кой «вооб­ще» (все­ми поль­зо­ва­те­ля­ми Facebook сра­зу), а с той пуб­ли­кой, кото­рую он фор­ми­ру­ет сам, отби­ра­ет сре­ди этих поль­зо­ва­те­лей – это его род­ные, дру­зья, инте­рес­ные ему и заслу­жив­шие его дове­рие поль­зо­ва­те­ли, кото­рых он доба­вил в спи­сок сво­их вир­ту­аль­ных «дру­зей» и т.д. Имен­но с ними он хочет и готов делить­ся важ­ной для него инфор­ма­ци­ей, одна­ко меха­низ­мы дей­ствия Facebook тако­вы, что эта инфор­ма­ция быст­ро рас­про­стра­ня­ет­ся за пре­де­лы узко­го кру­га «сво­ей» пуб­ли­ки (Jarvis, 2010). Подоб­ная ошиб­ка в раз­гра­ни­че­нии пуб­лич­но­го «для сво­их» и пуб­лич­но­го «для всех» явля­ет­ся пово­дом для воз­ник­но­ве­ния мно­же­ства конфликтов.

Так, выпус­кая (по соб­ствен­ной воле или вынуж­ден­но) кон­троль за при­ват­но­стью из сво­их рук, чело­век ока­зы­ва­ет­ся мише­нью для реак­ции дру­гих – зача­стую незна­ко­мых – людей, и эта обрат­ная связь часто содер­жит кри­ти­ку, осуж­де­ние и откры­тую, порой немо­ти­ви­ро­ван­ную, агрессию. 

Нема­лая часть ком­мен­та­ри­ев в Сети свя­за­на с попыт­кой утвер­жде­ния соб­ствен­но­го пре­вос­ход­ства ком­мен­та­то­ров – они хотят казать­ся умнее, чем объ­ект их обсуж­де­ния (объ­яс­ня­ют, в чем чело­век неправ, ука­зы­ва­ют на фак­ти­че­ские или грам­ма­ти­че­ские ошиб­ки и т.д.) или же мораль­но выше его (осуж­да­ют выска­зы­ва­ния с точ­ки зре­ния полит­кор­рект­но­сти, недо­пу­сти­мо­сти шутить над «свя­тым» и т.д., зача­стую высту­па­ют с хан­же­ских позиций). 

Как след­ствие, одна неудач­ная шут­ка, некор­рект­ная фра­за, кото­рые вовсе не харак­те­ри­зу­ют дан­ную лич­ность, могут ока­зать­ся при­чи­ной для воз­ник­но­ве­ния вол­ны мас­со­вой кри­ти­ки и ост­ра­киз­ма, что в ито­ге вызы­ва­ет серьез­ные пси­хо­ло­ги­че­ские послед­ствия, резуль­ти­ру­ю­щи­е­ся в кри­зи­се идентичности. 

Габи­зон и вовсе отме­ча­ет нали­чие устой­чи­вой свя­зи меж­ду при­ват­но­стью и душев­ным здо­ро­вьем, под­чер­ки­вая, что душев­ные забо­ле­ва­ния могут воз­ник­нуть из-за дав­ле­ния на инди­ви­да, вызван­но­го необ­хо­ди­мо­стью соот­вет­ство­вать обще­ствен­ным ожи­да­ни­ям (Gavison, 1980). 

Инди­вид одно­вре­мен­но осо­зна­ет и не осо­зна­ет, что он отли­ча­ет­ся от того чело­ве­ка, кото­рым он пред­став­ля­ет­ся широ­кой онлайн-пуб­ли­ке, но не спо­со­бен про­де­мон­стри­ро­вать это отли­чие. В ито­ге у него воз­ни­ка­ют сомне­ния в том, какой же имен­но его облик явля­ет­ся «под­лин­ным» – тот, кото­рый изве­стен ему и его близ­ким, или тот, кото­рый виден в медий­ном про­стран­стве. И если пред­ста­ви­те­ли сфе­ры шоу-биз­не­са или PR-тех­но­ло­гий спо­соб­ны уме­ло исполь­зо­вать совре­мен­ные медий­ные тех­но­ло­гии для созда­ния и исполь­зо­ва­ния «внеш­не­го» обра­за лич­но­сти в медий­ном про­стран­стве как опре­де­лен­но­го «про­дук­та», то все осталь­ные ока­зы­ва­ют­ся неспо­соб­ны­ми спра­вить­ся с нега­тив­ны­ми послед­стви­я­ми утра­ты приватности. 

Мож­но пред­по­ло­жить, что боль­шин­ство поль­зо­ва­те­лей совре­мен­ных ком­му­ни­ка­ци­он­ных средств до сих пор не пред­став­ля­ют себе в пол­ной мере воз­мож­но­стей, соци­аль­ных меха­низ­мов и рис­ков ново­го «инфор­ма­ци­он­но­го» или «циф­ро­во­го» обще­ства, а глав­ное – его нераз­рыв­но­го вза­и­мо­пе­ре­пле­те­ния с обще­ством реальным. 

«Собы­тия» в Интер­не­те состав­ля­ют собой осо­бую «гипер­ре­аль­ность» – реаль­ность, кото­рая “bigger than life”, т.е. «боль­ше жиз­ни». Тако­го рода «собы­тия» могут ока­зать­ся более резо­нанс­ны­ми, чем собы­тия в реаль­ной жиз­ни – во-пер­вых, т.к. они дис­крет­ны, вырва­ны из повсе­днев­но­го кон­тек­ста, и пото­му более акцен­ти­ро­ва­ны, и во-вто­рых, пото­му что подоб­ные «собы­тия» ста­но­вят­ся доступ­ным все­му миру, тут же обрас­тая шлей­фом пуб­лич­ной ответ­ной реакции. 

Напри­мер, «на эмо­ци­ях» мы можем про­из­не­сти оскор­би­тель­ную фра­зу, о кото­рой потом сра­зу пожа­ле­ем. Одна­ко ска­зав ее в при­сут­ствии несколь­ких людей, мы ока­зы­ва­ем­ся ответ­ствен­ны толь­ко перед ними и можем объ­яс­нить и оправ­дать свое пове­де­ние, но выска­зав­шись в Сети, мы сра­зу ока­зы­ва­ем­ся ответ­ствен­ны перед всем миром, кото­рый поспеш­но может заклей­мить нас, к при­ме­ру, как наци­о­на­ли­ста или экстремиста. 

Отсю­да совсем неда­ле­ко до ору­эл­лов­ско­го «мысле­пре­ступ­ле­ния», толь­ко эта ситу­а­ция созда­ет­ся не враж­деб­ной и подав­ля­ю­щей тота­ли­тар­ной систе­мой – она созда­ет­ся нами сами­ми, неза­ви­си­мы­ми и сво­бод­ны­ми инди­ви­да­ми, гото­вы­ми сде­лать выво­ды о незна­ко­мом чело­ве­ке по одной вырван­ной из кон­тек­ста фразе. 

Эту ситу­а­цию еще на более ран­ней ста­дии раз­ви­тия ком­му­ни­ка­ци­он­ных тех­но­ло­гий уже отме­тил У. Эко. В одном из сво­их эссе он кри­ти­ку­ет транс­ли­ру­е­мые на ита­льян­ском теле­ви­де­нии судеб­ные про­цес­сы, отме­чая, что «уни­же­ние, пере­жи­тое в зале суда, в при­сут­ствии ста чело­век, так или ина­че заин­те­ре­со­ван­ных в этом деле, так ска­зать испа­ря­ет­ся, когда дело закры­то; если же речь идет о мил­ли­о­нах теле­зри­те­лей, то, чем бы ни закон­чи­лось дело, оно оста­вит неиз­гла­ди­мый отпе­ча­ток, и пре­ступ­ник, даже отбыв нака­за­ние, не смо­жет сте­реть с себя это клей­мо. Не гово­ря уже о том, что, как мы виде­ли, теле­пе­ре­да­ча смон­ти­ро­ва­на, и перед пуб­ли­кой пред­ста­ет не весь про­цесс, а отдель­ные его эпи­зо­ды, выбран­ные по како­му угод­но кри­те­рию» (Эко, 2015, с. 248).

Чело­век лиша­ет­ся пра­ва на ошиб­ку, сра­зу ста­но­вясь мише­нью для обще­ствен­но­го пори­ца­ния: в гла­зах обще­ствен­но­сти не толь­ко серьез­ный про­сту­пок, но и слу­чай­ный про­мах ока­зы­ва­ют­ся «инфор­ма­ци­он­ным пово­дом», кото­рый ста­но­вит­ся замет­ной частью био­гра­фии человека. 

Стать «звез­дой Интер­не­та» – это не толь­ко озна­ча­ет вне­зап­ную сла­ву на весь мир (что само по себе явля­ет­ся тяж­ким испы­та­ни­ем), это почти все­гда озна­ча­ет и ока­зать­ся мише­нью кри­ти­ки и осуж­де­ния, т.н. «хей­та» (от англ. “hate” – нена­висть), со сто­ро­ны мно­же­ства незна­ко­мых людей, кото­рые не зна­ют и нико­гда не узна­ют тебя лич­но, и тем не менее гото­вы давать свою оцен­ку. Адек­ват­но реа­ги­ро­вать на подоб­ные ситу­а­ции спо­соб­ны немногие.

Поми­мо это­го, как отме­ча­ет В.А. Лек­тор­ский, инфор­ма­ция о чело­ве­ке в Интер­не­те и дру­гих циф­ро­вых про­стран­ствах ста­но­вит­ся «веч­ной» циф­ро­вой памя­тью – при­чем памя­тью, доступ­ной не толь­ко само­му инди­ви­ду, но и потен­ци­аль­но доступ­ной дру­гим людям. 

Если чело­ве­че­ская память име­ет воз­мож­ность забве­ния (мы забы­ва­ем трав­ми­ру­ю­щие нас вос­по­ми­на­ния, а совер­шив пре­ступ­ле­ние, мы спо­соб­ны рас­ка­ять­ся и попы­тать­ся иску­пить свою вину, так что обще­ство смо­жет «забыть» ее), то циф­ро­вая память сохра­ня­ет абсо­лют­но все. 

В ито­ге, пишет Лек­тор­ский, циф­ро­ви­за­ция «созда­ет прин­ци­пи­аль­но новые воз­мож­но­сти для вме­ша­тель­ства в вашу жизнь. Ведь ваши дей­ствия остав­ля­ют циф­ро­вые сле­ды, кото­рые доступ­ны внеш­ним инстан­ци­ям, спо­соб­ным вас кон­тро­ли­ро­вать… Если вы хоти­те, что­бы неко­то­рые ваши дей­ствия не ста­ли извест­ны посто­рон­ним или же были забы­ты ими по про­ше­ствии неко­то­ро­го вре­ме­ни, то вам не дадут такой воз­мож­но­сти: ведь в прин­ци­пе циф­ро­вая память о вас может хра­нить­ся веч­но. Вы пере­ста­е­те быть вла­дель­цем инфор­ма­ции о сво­ей жиз­ни и ее хозя­и­ном. Ваше лич­ное про­стран­ство ока­зы­ва­ет­ся как бы взло­ман­ным, и вы ста­но­ви­тесь пред­ме­том управ­ле­ния со сто­ро­ны дру­гих людей» (Лек­тор­ский, 2020, web).

Подоб­ная «веч­ная память», ста­но­вясь в опре­де­лен­ной мере пуб­лич­ной, может мешать чело­ве­ку исправ­лять свои ошиб­ки и раз­ви­вать­ся, пре­вра­ща­ет его из само­сто­я­тель­но­го субъ­ек­та в объ­ект манипуляций.

Поми­мо допус­ка­е­мых самим чело­ве­ком оши­бок в раз­гра­ни­че­нии при­ват­но­го и пуб­лич­но­го про­стран­ства в Интер­не­те, ситу­а­цию усу­губ­ля­ют СМИ, кото­рые, выхва­ты­вая из соци­аль­ных сетей какие-то отдель­ные фак­ты, тира­жи­ру­ют их, про­во­дят необос­но­ван­ные экс­тра­по­ля­ции, доду­мы­ва­ют что-то и дела­ют досто­я­ни­ем широ­кой обще­ствен­но­сти то, что мог­ло остать­ся лишь част­ным собы­ти­ем, извест­ным узко­му кру­гу лиц. В пер­вой оче­ре­ди это каса­ет­ся пуб­лич­ных лич­но­стей, но с уче­том раз­ви­тия совре­мен­ных средств ком­му­ни­ка­ции, пуб­лич­ной лич­но­стью может стать любой человек. 

Габи­зон ука­зы­ва­ет, что «частич­ная прав­да опас­на, посколь­ку она пред­став­ля­ет одно­мер­ный образ чело­ве­ка, часто без сочув­ствия или доб­ро­же­ла­тель­но­сти. Это ухо­дит неда­ле­ко от дав­ней сест­ры скан­даль­ной жур­на­ли­сти­ки – слу­хов. Наи­бо­лее важ­ное отли­чие заклю­ча­ет­ся в том, что слу­хи как пра­ви­ло каса­ют­ся людей, кото­рых мы уже зна­ем в их иных каче­ствах, и там частич­ная прав­да мень­ше будет вво­дить в заблуж­де­ние. Тогда как у боль­шин­ства чита­те­лей газет не будет воз­мож­но­сти как-либо скор­рек­ти­ро­вать те одно­мер­ные обра­зы, кото­рые они полу­ча­ют из прес­сы» (Gavison, 1980, p. 466).

Боль­шин­ство совре­мен­ных СМИ сей­час пред­став­ля­ют собой интер­нет-ресур­сы, в кото­рых «новость» рас­про­стра­ня­ет­ся мгно­вен­но, «вирус­ным» путем, где мно­же­ство раз­лич­ных источ­ни­ков тут же тира­жи­ру­ют опре­де­лен­ную инфор­ма­цию, не стре­мясь про­ве­рить ее на истин­ность. При этом чита­те­ли тоже не затруд­ня­ют себя про­вер­кой и при­ни­ма­ют инфор­ма­цию как дока­зан­ный факт, либо, в край­нем слу­чае, при­хо­дят к выво­ду, что «дыма без огня не быва­ет», т.е. раз этот «факт» появил­ся в СМИ, зна­чит, он име­ет под собой какие-то осно­ва­ния (Алек­се­е­ва, 2017). 

Габи­зон ука­зы­ва­ет на еще один важ­ный момент – на то, что рас­про­стра­не­ние лож­ной инфор­ма­ции о чело­ве­ке тоже может рас­смат­ри­вать­ся как нару­ше­ние его при­ват­но­сти, хотя фор­маль­но, каза­лось бы, это не рас­про­стра­не­ние зна­ния о чело­ве­ке, а наобо­рот, умень­ше­ние объ­е­ма под­лин­ных зна­ний о нем. 

Если рас­про­стра­ня­е­мая инфор­ма­ция несет «сен­са­ци­он­ный» харак­тер, то таким обра­зом нару­ша­ет­ся одна из основ­ных состав­ля­ю­щих при­ват­но­сти, посколь­ку чело­век ста­но­вит­ся объ­ек­том при­сталь­но­го вни­ма­ния дру­гих (Gavison, 1980). 

Но не так страш­ны соб­ствен­но «фей­ки», сколь­ко вырван­ность из кон­тек­ста целост­ной жиз­ни лич­но­сти того или ино­го ее выска­зы­ва­ния или фак­та, кото­рые как снеж­ный ком обрас­та­ют чужи­ми домыс­ла­ми и в ито­ге могут быть пода­ны в совер­шен­но неожи­дан­ном клю­че, нано­ся чело­ве­ку, ока­зав­ше­му­ся в цен­тре вни­ма­ния Сети, пси­хо­ло­ги­че­скую трав­му, при­чи­няя мораль­ный и репу­та­ци­он­ный ущерб.

В осо­бен­но резо­нанс­ных слу­ча­ях начи­на­ет всту­пать в дей­ствие “cancel culture” (дослов­но с англий­ско­го – «куль­ту­ра отме­ны»): осо­бая фор­ма пове­де­ния поль­зо­ва­те­лей Сети, кото­рые начи­на­ют мас­со­во бой­ко­ти­ро­вать или выра­жать свое пре­зре­ние какой-нибудь пуб­лич­ной лич­но­сти, выска­зав­шей­ся по остро­му и спор­но­му вопро­су не в попу­ляр­ном рус­ле (напри­мер, кто-то выска­зал­ся в под­держ­ку дей­ству­ю­щей вла­сти или не про­явил доста­точ­ной сте­пе­ни толе­рант­но­сти к како­му­то соци­аль­но­му мень­шин­ству), ино­гда даже воз­ни­ка­ют тре­бо­ва­ния уво­лить «про­ви­нив­ше­го­ся» или отдать его под суд: «отме­нить» его суще­ство­ва­ние в пуб­лич­ном дискурсе. 

При совре­мен­ном раз­ви­тии ком­му­ни­ка­ци­он­ных средств пуб­лич­ной лич­но­стью может являть­ся абсо­лют­но любой чело­век, поэто­му в той или иной сте­пе­ни cancel culture может кос­нуть­ся каж­до­го поль­зо­ва­те­ля Сети (Akerman, 2020).

Еще одна осо­бен­ность заклю­ча­ет­ся в сле­ду­ю­щем: если в повсе­днев­ной офлайн-жиз­ни чело­век обща­ет­ся с при­выч­ным кру­гом людей, в основ­ном при­над­ле­жа­щих к его соци­аль­ной груп­пе, то в Сети он может столк­нуть­ся с пред­ста­ви­те­ля­ми совер­шен­но раз­ных сло­ев обще­ства и стать жерт­вой в том чис­ле и «клас­со­вых» конфликтов. 

К при­ме­ру, поль­зо­ва­тель, пишу­щий о сво­ей доса­де из-за сво­ей сорвав­шей­ся поезд­ки в Евро­пу, может полу­чить шквал воз­му­щен­ных ком­мен­та­ри­ев с обви­не­ни­я­ми в отсут­ствии пат­ри­о­тиз­ма, а так­же с заяв­ле­ни­я­ми о том, что «из-за таких, как вы, разъ­ез­жа­ю­щих по Евро­пам, мы теперь все умрем от коро­на­ви­ру­са» – реак­ция, кото­рую он вряд ли встре­тил бы сре­ди сво­их зна­ко­мых и кол­лег. Тем не менее, такие ком­мен­та­рии будут вос­при­ни­мать­ся болез­нен­но – не в послед­нюю оче­редь из-за ощу­ще­ния равен­ства поль­зо­ва­те­лей в Сети, о кото­ром мы гово­ри­ли ранее. 

Так, пара­док­саль­ным обра­зом, выхо­дя в Сеть, инди­вид ока­зы­ва­ет­ся боль­ше открыт миру, чем в офлайн-жиз­ни. И он ока­зы­ва­ет­ся не под­го­тов­лен к подоб­ной откры­той конфронтации.

Извест­ный оте­че­ствен­ный фило­соф Г.Л. Туль­чин­ский ука­зы­ва­ет, что сей­час воз­ни­ка­ет пара­док­саль­ный кон­фликт меж­ду пра­вом лич­но­сти на сво­бо­ду сло­ва (из кото­рой вырас­та­ют «фей­ки» и прак­ти­ки Интер­нет-трав­ли, подоб­ные упо­мя­ну­той выше cancel culture, ведь каж­дый име­ет пра­во выска­зы­вать свое мне­ние, в том чис­ле – кри­ти­куя мне­ние дру­го­го чело­ве­ка) и пра­вом лич­но­сти на тай­ну част­ной жиз­ни и защи­ту репу­та­ции (кото­рые неиз­беж­но стра­да­ют в резуль­та­те при­ме­не­ния пер­во­го пра­ва) (Туль­чин­ский, 2020). 

Сре­ди рас­про­стра­не­ния фей­ко­вых ново­стей и про­че­го инфор­ма­ци­он­но­го шума осо­бен­но вос­тре­бо­ван­ны­ми ста­но­вят­ся те, кто, несмот­ря на воз­мож­ную трав­лю или пре­сле­до­ва­ния, все же берет на себя ответ­ствен­ность и выска­зы­ва­ет то, что долж­но быть выска­за­но (Туль­чин­ский назы­ва­ет это в сво­ей ста­тье «пози­тив­ной парресией»). 

Напри­мер, нель­зя оправ­ды­вать любые поступ­ки пред­ста­ви­те­ля соци­аль­но­го или этни­че­ско­го мень­шин­ства исклю­чи­тель­но фак­том его при­над­леж­но­сти к это­му мень­шин­ству – как того зача­стую тре­бу­ют неглас­ные «зако­ны» политкорректности. 

Кто-то дол­жен брать на себя ответ­ствен­ность, выска­зы­вая непо­пу­ляр­ные, но обос­но­ван­ные заме­ча­ния. И хотя обна­ру­жить такие ответ­ствен­ные выска­зы­ва­ния сре­ди инфор­ма­ци­он­но­го шума ока­зы­ва­ет­ся все слож­нее, тем не менее, это толь­ко уве­ли­чи­ва­ет их цен­ность для обще­ства. Одна­ко сме­ло­стью и мораль­ной силой для подоб­ных выска­зы­ва­ний обла­да­ют немно­гие, посколь­ку это неиз­беж­но озна­ча­ет выход в пуб­лич­ное пространство.

Выводы

Неко­то­рые из рас­смот­рен­ных выше про­блем пыта­ют­ся решить с помо­щью раз­ра­бот­ки пра­вил т.н. циф­ро­вой эти­ки, кибер­эти­ки и сете­во­го эти­ке­та (Вой­скун­ский & Доро­хо­ва, 2010). Одна­ко пред­ла­га­е­мые в рам­ках кибер­эти­ки пра­ви­ла оста­ют­ся лишь бла­ги­ми поже­ла­ни­я­ми, кото­рые игно­ри­ру­ют­ся боль­шин­ством поль­зо­ва­те­лей, а исполь­зо­ва­ние систем «банов» («запре­тов») и «чер­ных спис­ков» для нару­ши­те­лей пра­вил не реша­ет про­бле­мы, посколь­ку невоз­мож­но зане­сти в «чер­ный спи­сок» весь мир. 

Невоз­мож­но при­ну­дить поль­зо­ва­те­лей сле­до­вать пра­ви­лам сете­вой эти­ки, по край­ней мере, до тех пор, пока ано­ним­ность не уйдет из Сети пол­но­стью и каж­дый ком­мен­та­рий, появ­ля­ю­щий­ся в Сети, не будет при­вя­зан к кон­крет­ной лич­но­сти, кото­рая будет нести ответ­ствен­ность за свои сло­ва так же, как она несет ответ­ствен­ность за сло­ва, ска­зан­ные дру­го­му в лицо. 

При отсут­ствии такой жест­кой иден­ти­фи­ка­ции воз­ни­ка­ет пара­док­саль­ная ситу­а­ция. С одной сто­ро­ны, необ­хо­ди­мость нести ответ­ствен­ность за свои сло­ва-поступ­ки для кого-то утра­чи­ва­ет­ся, посколь­ку огром­ное коли­че­ство поль­зо­ва­те­лей оста­ют­ся ано­ним­ны­ми. С дру­гой сто­ро­ны, те поль­зо­ва­те­ли, кото­рые не скры­ва­ют сво­ей лич­но­сти, попа­да­ют в ситу­а­цию тоталь­ной ответ­ствен­но­сти за каж­дое свое сло­во перед всем онлайн-сообществом.

Посто­ян­ное пре­ступ­ле­ние гра­ниц при­ват­но­го поль­зо­ва­те­ля­ми, веро­ят­но, во мно­гом свя­за­но с тем, что при­ват­ное про­стран­ство оце­ни­ва­ет­ся имен­но как про­стран­ство физи­че­ское, в кото­ром дей­ству­ют мате­ри­аль­ные тела и реаль­но зафик­си­ро­ван­ные гра­ни­цы – гра­ни­цы чело­ве­че­ских тел, запер­тые две­ри част­ных квар­тир и т.д.

Мы пони­ма­ем и при­ни­ма­ем такие гра­ни­цы, и мало кто будет, к при­ме­ру, настой­чи­во сту­чать в дверь незна­ко­мо­го чело­ве­ка толь­ко из жела­ния с ним позна­ко­мить­ся, или заяв­лять вслух пер­во­му встреч­но­му про­хо­же­му, что нам не нра­вит­ся его при­чес­ка, и ему сле­до­ва­ло бы обра­тить­ся к дру­го­му стилисту. 

Подоб­ное пове­де­ние в офлайн-жиз­ни мы рас­це­ни­ва­ем как невеж­ли­вость или попро­сту как пси­хи­че­скую неадек­ват­ность. Одна­ко эти же пра­ви­ла пове­де­ния не пере­но­сят­ся авто­ма­ти­че­ски на онлай­нот­но­ше­ния: при­вык­нув к физи­че­ско­му вопло­ще­нию гра­ниц, мы не осо­зна­ем, что они суще­ству­ют (хоть и в нема­те­ри­аль­ном виде) и в офлайн-про­стран­стве, что дру­гие поль­зо­ва­те­ли сети – это такие же слу­чай­ные про­хо­жие. Из-за отсут­ствия подоб­но­го осо­зна­ния грань меж­ду пуб­лич­ным и при­ват­ным в Сети ока­зы­ва­ет­ся прозрачной.

В ито­ге совре­мен­ная ситу­а­ция застав­ля­ет чело­ве­ка быть гото­вым отве­чать за свои сло­ва перед всем миром сра­зу. Него­тов­ность чело­ве­ка к ответ­ствен­но­сти в таком мас­шта­бе ведет к раз­ры­ву меж­ду его пред­став­ле­ни­ем о себе и тем обра­зом, кото­рый созда­ет­ся бла­го­да­ря сред­ствам мас­со­вой ком­му­ни­ка­ции, обра­зом, кото­рый созда­ет­ся реак­ци­ей других. 

Это пря­мая реа­ли­за­ция Сарт­ров­ской фра­зы «Ад – это дру­гие». В этом кон­тек­сте очень важ­ный момент под­чер­ки­ва­ет И. Ю. Алек­се­е­ва, обра­ща­ясь к одной из идей В. С. Соло­вье­ва, намно­го пред­вос­хи­тив­шей по вре­ме­ни инфор­ма­ци­он­ный бум – идее необ­хо­ди­мо­сти «нрав­ствен­ной под­го­тов­ки чело­ве­ка к рас­ши­ре­нию его ком­му­ни­ка­ци­он­ных воз­мож­но­стей» (Алек­се­е­ва & Арши­нов, 2016, с. 37). 

Иде­аль­ная, гря­ду­щая ста­дия обще­ствен­но­го устрой­ства, соглас­но соло­вьев­ской кон­цеп­ции Все­е­дин­ства, это «все­мир­ное обще­ние жиз­ни» (Соло­вьев, 2012), в кото­ром духов­но и нрав­ствен­но совер­шен­ное чело­ве­че­ство ста­но­вит­ся единым. 

Одна­ко, как вер­но отме­ча­ет Алек­се­е­ва, совре­мен­ное раз­ви­тие ком­му­ни­ка­ци­он­ных тех­но­ло­гий откры­ва­ет «новые воз­мож­но­сти для реа­ли­за­ции не толь­ко доб­рых начал, но и поро­ков чело­ве­че­ской нату­ры. Оче­вид­но, что нынеш­ний вари­ант гло­ба­ли­за­ции не явля­ет­ся «все­мир­ным обще­ни­ем жиз­ни» в ука­зан­ном смыс­ле, посколь­ку доста­точ­ные для это­го тех­ни­че­ские воз­мож­но­сти не допол­ня­ют­ся все­об­щи­ми нрав­ствен­ны­ми осно­ва­ни­я­ми» (Алек­се­е­ва & Арши­нов, 2016, с. 37).

Мож­но согла­сить­ся с выво­дом о том, что чело­ве­че­ство не толь­ко пси­хо­ло­ги­че­ски, но и нрав­ствен­но не гото­во к инфор­ма­ци­он­но­му «буму», посколь­ку неогра­ни­чен­ные ком­му­ни­ка­тив­ные воз­мож­но­сти ста­но­вят­ся одним из рас­про­стра­нен­ных инстру­мен­тов агрессии. 

Иден­тич­ность лич­но­сти в такой ситу­а­ции ока­зы­ва­ет­ся под угро­зой рас­сы­па­ния: незна­чи­тель­ные (как нам, пона­ча­лу, кажет­ся) фраг­мен­ты наше­го бытия, став онлайн-собы­ти­я­ми, вне­зап­но для нас ока­зы­ва­ют­ся зна­чи­мы­ми для дру­гих, наша внут­рен­няя систе­ма оцен­ки себя дает сбой. 

Слож­ность заклю­ча­ет­ся в том, что пол­ный отказ от исполь­зо­ва­ния совре­мен­ных ком­му­ни­ка­тив­ных средств не явля­ет­ся выхо­дом из сло­жив­шей­ся ситу­а­ции – он будет вос­при­ни­мать­ся как эска­пизм, бег­ство, затвор­ни­че­ство – совре­мен­ный чело­век вынуж­ден оста­вать­ся в режи­ме «онлайн», посколь­ку толь­ко так он может оста­вать­ся актив­ным чле­ном общества. 

Поэто­му важ­ной зада­чей явля­ет­ся поиск новых осно­ва­ний для сохра­не­ния при­ват­но­сти. Ее утра­та, как было пока­за­но выше, ста­вит каж­до­го субъ­ек­та в ситу­а­цию ответ­ствен­но­сти перед всем миром за любые свои сло­ва и дей­ствия, пре­вра­щен­ные в пуб­лич­ной интер­пре­та­ции в серьез­ные про­ступ­ки или даже преступления. 

Невоз­мож­ность справ­лять­ся с этим уров­нем ответ­ствен­но­сти может при­ве­сти к отка­зу от ответ­ствен­но­сти вовсе, что угро­жа­ет не толь­ко лич­ност­ным, но и гло­баль­ным соци­аль­ным кризисом. 

Для того, что­бы пре­ду­пре­дить воз­ник­но­ве­ние подоб­ных кри­зи­сов, необ­хо­ди­мо вновь пере­осмыс­лить пред­став­ле­ния о при­ват­ном и пуб­лич­ном с уче­том тех изме­не­ний, кото­рые про­ис­хо­дят в обще­стве под воз­дей­стви­ем про­цес­сов цифровизации.

Благодарности

Иссле­до­ва­ние под­го­тов­ле­но в рам­ках про­ек­та МД-178.2019.6 «Транс­фор­ма­ции само­со­зна­ния и позна­ва­тель­ной дея­тель­но­сти чело­ве­ка в ситу­а­ции инфор­ма­ци­он­но­го перенасыщения».

Список литературы

1. Ackerman, E., & et al. (2020, July 7). A Letteer on Justice and Open Debate. Harper’s Magazine.
2. Aspan, M. (2008, February 11). How Sticky Is Membership on Facebook? Just Try Breaking Free (Published 2008). Thee New York Times.
3. Clark, A., & Chalmers, D. (1998). Thee Extended Mind. Analysis, 58(1), 7–19. Edward, H. (1966). Thee hidden dimension. New York: Anchor Books.
4. Gavison, R. (1980). Privacy and the Limits of Law. Thee Yale Law Journal, 89(3), 421–471. doi: 10.2307/795 891
5. Jarvis, J. (2010, May 8). Confusing *a* public with *the* public. 
6. McKeon, M. (2010). Thee Evolution of Privacy on Facebook.
7. Opsahl, K. (2010, April 28). Facebook’s Eroding Privacy Policy: A Timeline. 
8. Putnam, R. D. (2000). Bowling Alone: Thee Collapse and Revival of American Community. New York: Simon and Schuster.
9. Warren, S., & Brandeis, L. (1980). Thee Right to Privacy. Harvard Law Revue, 193(4), 193–220.
10. Алек­се­е­ва, И. Ю. (2017). Инфор­ма­ци­он­ная без­опас­ность в кон­тек­сте фило­со­фии управ­ле­ния. Без­опас­ность Инфор­ма­ци­он­ных Тех­но­ло­гий, 24(1), 6–12. doi: 10.26583/bit.2017.1.01
11. Алек­се­е­ва, И. Ю., & Арши­нов, В. И. (2016). Инфор­ма­ци­он­ное обще­ство и НБИКС-рево­лю­ция. Москва: Инсти­тут фило­со­фии Рос­сий­ской ака­де­мии наук.
12. Ари­сто­тель. (1983). Поли­ти­ка. В Ари­сто­тель, Сочи­не­ния (сс. 376–644). Москва: Мысль.
13. Вой­скун­ский, А. Е., Доро­хо­ва, О. А. (2010). Ста­нов­ле­ние кибер­эти­ки: Исто­ри­че­ские осно­ва­ния и совре­мен­ные про­бле­мы. Вопро­сы Фило­со­фии, (5), 69–83.
14. Вой­скун­ский, А. Е., Евдо­ки­мен­ко, А. С., Феду­ни­на, Н. Ю. (2013). Сете­вая и реаль­ная иден­тич­ность: Срав­ни­тель­ное иссле­до­ва­ние. Пси­хо­ло­гия. Жур­нал Выс­шей шко­лы эко­но­ми­ки, 10 (2), 98–121.
15. Кон, И. С. (1978). Откры­тие «Я». Москва: Политиздат.
16. Лек­тор­ский, В. А. (2020). Транс­фор­ма­ция инди­ви­ду­аль­ной и кол­лек­тив­ной памя­ти в кон­тек­сте гло­баль­ной циф­ро­ви­за­ции. Элек­трон­ный науч­но-обра­зо­ва­тель­ный жур­нал Исто­рия, 11 (9). doi: 10.18254/S2 079 878 400 12 305-4
17. Орлов, М. О. (2019). Кон­флик­то­ген­ный потен­ци­ал соци­аль­ной ком­му­ни­ка­ции в циф­ро­вую эпо­ху. Вест­ник Санкт-Петер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та. Фило­со­фия и кон­флик­то­ло­гия, 35(3), 485–496. doi: 10.21638/spbu17.2019.308
18. Пет­ро­ва, Е. В. (2020). Инфор­ма­ци­он­ная эко­ло­гия как «стра­те­гия выжи­ва­ния» чело­ве­ка в циф­ро­вой сре­де. Вопро­сы Фило­со­фии, (10), 89–98. doi: 10.21146/0042-87442020-10-89-98
19. Пронь­ки­на, А. Н. (2020). Транс­фор­ма­ция памя­ти в усло­ви­ях инфор­ма­ци­он­но­го пере­на­сы­ще­ния. Фило­со­фия нау­ки и тех­ни­ки, 25 (1), 110–124. doi: 10.21146/2413-90842020-25-1-110-124
20. Пуш­кин, А. С. (1962). Пись­мо Н.Н. Пуш­ки­ной 3 июня 1934 г. В А. С. Пуш­кин, Собра­ние сочи­не­ний: В 10 томах: Т. 10. Пись­ма 1831-1837 (с. 184). Москва: ГИХЛ.
21. Сав­чук, В. В. (2017). Медиареальность—Новая сре­да жиз­ни. Куль­ту­ра и Тех­но­ло­гии, 2(1), 1–5.
22. Сартр, Ж.-П. (2015). Бытие и ничто. Опыт фено­ме­но­ло­ги­че­ской онто­ло­гии. Москва: АСТ.
23. Соло­вьев, В. С. (2012). Оправ­да­ние Добра. Москва: Инсти­тут рус­ской циви­ли­за­ции, Алгоритм.
24. Тру­фа­но­ва, Е. О. (2012). Роль ком­му­ни­ка­ции в постро­е­нии лич­ност­ной иден­тич­но­сти. Фило­со­фия нау­ки и тех­ни­ки, 17(1), 128–142.
25. Тру­фа­но­ва, Е. О. (2019). Инфор­ма­ци­он­ное пере­на­сы­ще­ние: Клю­че­вые проблемы.
26. Фило­соф­ские про­бле­мы инфор­ма­ци­он­ных тех­но­ло­гий и кибер­про­стран­ства, (1), 4–21. doi: 10.17726/philIT.2019.1.16.1
27. Тру­фа­но­ва, Е. О., Яко­вле­ва, А. Ф. (2012). Соци­аль­ная тех­но­ло­гия сете­во­го вза­и­мо­дей­ствия. В И. Т. Каса­вин (Ред.), Обще­ство. Тех­ни­ка. Нау­ка. На пути к тео­рии соци­аль­ных тех­но­ло­гий Сер. «биб­лио­те­ка жур­на­ла Эпи­сте­мо­ло­гия и фило­со­фия нау­ки» (сс. 301–317). Москва: Альфа-М.
28. Туль­чин­ский, Г. Л. (2020). Пуб­лич­ный дис­курс в усло­ви­ях коро­на­ви­рус­ной пан­де­мии: Воз­вра­ще­ние пар­ре­сии. Обще­ство. Ком­му­ни­ка­ция. Обра­зо­ва­ние, 11(2), 14–29. doi: 10.18721/JHSS.11202
29. Фаде­е­ва, Л. А. (2017). Сете­вая иден­тич­ность. В И. С. Семе­нен­ко (Ред.), Иден­тич­ность: Лич­ность, обще­ство, поли­ти­ка. Энцик­ло­пе­ди­че­ское изда­ние (сс. 535–539). Москва: Изда­тель­ство «Весь мир».
30. Эко, У. (2015). Судеб­ный про­цесс по теле­ви­де­нию – поку­ше­ние на кон­сти­ту­цию. В У. Эко, Кар­тон­ки Минер­вы (сс. 247–248). Москва: АСТ.
31. Яст­реб, Н. А. (2020). Как про­бле­ма пер­со­наль­ных дан­ных меня­ет эти­ку искус­ствен­но­го интел­лек­та? Фило­соф­ские про­бле­мы инфор­ма­ци­он­ных тех­но­ло­гий и кибер­про­стран­ства, (1), 29–44. doi: 10.17726/philIT.2020.1.3

Об авторе

Еле­на Оле­гов­на Тру­фа­но­ва — Инсти­тут фило­со­фии РАН, Нов­го­род­ский госу­дар­ствен­ный уни­вер­си­тет име­ни Яро­сла­ва Муд­ро­го. Москва, Россия.

Смот­ри­те также:

• Вои­но­ва О.И., Пле­ша­ков В.А. Лич­ность и кибер­со­ци­ум: ста­нов­ле­ние кибер­со­ци­аль­но­сти и клас­си­фи­ка­ция людей по сте­пе­ни инте­гри­ро­ван­но­сти в киберсоциум
• Вой­скун­ский А.Е. Кибер­пси­хо­ло­ги­че­ский под­ход к ана­ли­зу муль­ти­сен­сор­ной интеграции
• Копте­ва Н.В., Калу­гин А.Ю., Дорф­ман Л.Я. Нево­пло­щен­ность в Интернете
• Федо­ро­ва М.В. Рели­ги­оз­ная иден­тич­ность в совре­мен­ном циф­ро­вом мире