Войскунский А.Е., Солдатова Г.У. Эпидемия одиночества в цифровом обществе: хикикомори как культурно-психологический феномен

Может показаться, что стремительное развитие социальных сетей и мобильной связи — отличное средство от одиночества: действительно, ведь в любой момент и в любом месте имеется возможность вступить в контакт с конкретным человеком или с целой аудиторией.

Однако это не так: тяжкий гнет одиночества продолжает преследовать множество людей, в том числе представителей цифрового поколения. Возможно, их число увеличивается — об этом свидетельствует название одной из монографий выдающегося исследователя в области киберпсихологии Ш. Теркл: «Одинокие вместе» [35].

Достаточно традиционная для философии и психологии проблематика человеческого одиночества видоизменяется, приобретая новые оттенки в наступившем цифровом обществе. В нем, не признающем государственных границ, одиночество — явление глобальное: и хотя в данной работе оно будет рассмотрено применительно к реалиям японского общества, одиночество — в том числе оцифрованное — по-прежнему характерно для всех культур Земли и является одним из феноменов десоциализации, парадоксом цифровой социализации.

Предварительно остановимся на некоторых известных взглядах на данную проблему. В литературе чаще рассматривается не насильственная изоляция, а добровольный уход человека из своего окружения: подобная изоляция может быть длительной или кратковременной, разовой или многоразовой, в последнем случае циклы уединения и возврата в общество могут подчиняться некоему внутреннему графику индивида.

Теоретиком и, что важно в данном случае, практиком добровольной двухлетней изоляции, предпринятой ради сосредоточения на самом себе, являлся американский трансцеденталист Г.Д. Торо [8]. Он же критиковал попытку протянуть по дну океана трансатлантический подводный телеграфный кабель, прозорливо предвидя, что средства массовой информации станут во множестве сообщать о малозначимых событиях, отвлекающих мыслящих людей от близости к природе, самососредоточения и попыток понимания, в чем заключается истинная суть их жизни. Тем самым одного из виднейших авторов по проблеме одиночества никак не отнесешь к адептам информационно-коммуникативных технологий.

Акция Г.Д. Торо — смелый выход из зоны комфорта — имела подтекстом протест против нарастающего урбанизма, конкурентной экономики и отхода от пасторальной справедливости. С его позицией сближаются С. Кьеркегор, понимавший одиночество как путь к самосознанию и обретению собственного Я, а также экзистенциалисты А. Камю и Ж.П. Сартр. Для последних одиночество означает свободу от воздействий «другого», или «постороннего», так что именно добровольная изоляция открывает путь к самопознанию.

Соединяя идеи экзистенциализма и психоанализа, трагизм и ужас одиночества, неспособность строить полноценные отношения с людьми ярко раскрыл в своих трудах Э. Фромм.

Экзистенциальный анализ свидетельствует о «страдании одиночества», его можно изучать в космическом, культурном, социальном и межличностном измерениях, которые раскрыты в разработанной У. Садлером феноменологической модели переживания одиночества [2, с. 31].

Первое измерение, самое сложное, по признанию авторов, для описания и оценки, связано со следующими формами самовосприятия: «(1) постижения себя как цельной реальности, благодаря которому человек соотносится с природой и космосом; (2) причастности к мистическим, таинственным аспектам жизни, предельно близким к Богу или к глубинам бытия; (3) веры человека в уникальность своей судьбы или причастности к великим историческим целям» [2, с. 33].

Культурное измерение означает разъединенность человека с традициями, разрыв поколений, невозможность принятия новых ценностей, особенно в периоды быстрых социальных преобразований.

Социальное измерение связано с моментами непризнания со стороны определенных социальных групп — как тех, на членство в которых человек считает себя вправе претендовать, так и тех, к которым он исконно принадлежит. В таких случаях «сам себе он видится изгнанником, посторонним, одиночкой, лишним человеком» [2, с. 41].

Межличностное измерение — традиционное для психологов, ряд его форматов (включая кейсы) подробно рассмотрены, например, в сборнике «Лабиринты одиночества» [2].

Автор современной монографии, посвященной проблеме одиночества, утверждает, что последние полвека должны быть признаны уникальными для человечества, поскольку реализуется невиданный «социальный эксперимент» [1]. А именно, сложилась «новая и очень одинокая» социальная реальность: точка невозврата пройдена, люди показали свою способность, а может и предрасположенность проводить жизнь — или значительные отрезки жизни — вне социальных отношений, не более чем минимально коммуницируя с себе подобными.

Среди причин одиночества — жизненные трагедии (преждевременная потеря близких), урбанистическая практика («одиночество в толпе») вместе с развитием индустрии комфорта, наличие рынка труда «на дому», не требующего посещения офиса (в частности, благодаря развитию цифровых технологий), болезненный опыт жизни с нелюбимым человеком, неуживчивый характер, физические или косметические уродства, длительный «поиск себя» людьми, не испытывающими неудобств от одиночества «неодиноких» [2, с. 315] и удовлетворенных подобным статусом-кво людей, столкновение с жестокой травлей (буллингом) или тролингом в подростковом или взрослом возрасте, а также многочисленные психические отклонения.

Возможно, следует лишь принять как факт, что временное или постоянное (в том числе пожизненное) одиночество — один из существующих статусов современной жизни, и тогда принципиально уединенное поведение отчасти теряет флер скандального вызова традиции и для кого-то может даже становиться если не предметом зависти, то модным брендом.

Жизни вне социальных отношений в офлайне безусловно способ ствует применение Интернета, в частности, тот особый формат общения — не очень обязательный, не очень навязчивый, исключающий влияние дополнительных факторов, который формируется в процессе электронных контактов.

Можно предположить, например, что люди, предпочитающие одиночество, особенно охотно приняли в 1980-е гг. исторически первый сервис Интернета — режим общения посредством электронной почты, в том числе в составе больших групп, объединенных заинтересованностью в определенной теме обсуждения (телеконференции в рамках Usernet).

Элвин Тоффлер — автор термина «футурошок», еще в 1970 г. заметил, что все мы оказались окружены «заранее составленными» сообщениями: каждое из них «… стремится стать более плотным, более сжатым, … чтобы устранить излишние повторения. … Образец газетной речи или диалог из фильма тщательно отредактированы, обтекаемы. Они передают сравнительно неповторяющиеся мысли. Они грамматически более правильно построены, чем обычный разговор, и, если передаются устно, стремятся к более отчетливому произношению» [9, с. 126]. В то же время «… случайный разговор наполнен повторами и паузами. Мысли повторяются несколько раз … в разных вариациях» [9].

Следуя наблюдению Э. Тоффлера, можно добавить, что не только в протокольных, но зачастую и в бытовых взаимодействиях мы часто ограничиваемся «заранее составленными» шаблонными речевыми средствами, лишенными неподдельной эмоциональности и простительных для спонтанной (и устной, и письменной) речи повторов, недоговорок, жаргонных оборотов, ошибок и описок — такого рода парапраксис рассмотрен З. Фрейдом в «Психопатологии обыденной жизни».

«Одиноким в толпе» людям тем не менее приходится как-то встраиваться в регламентированную часть социальной жизни общества, например, ежедневно готовить служебные документы в строгом соответствии с утвержденными трафаретами; в перерывах обмениваться с сослуживцами шаблонными фразами; по радио или телевидению слушать правильно построенные аккуратно отредактированные высказывания, насыщенные чуждыми для них смыслами и эмоциями. Но в нерегламентированной части общения, в том числе, в Интернете, они могут уйти от напрягающих их формальных отношений в обыденной жизни офлайн: хотя бы в режиме онлайн отчасти компенсируется присущая живому общению непосредственность, так что получается некий суррогат неформального общения.

В силу сказанного вовсе не удивительна та готовность, с которой люди, склонные к одиночеству, встретили возможность спонтанно и нерегламентированно писать и читать электронные письма — с ошибками и опечатками, с ускользающей логикой, грамматически «корявые», но зато без надоевшего «канцелярита», со сквозящей в них нескрываемой заинтересованностью, иногда страстностью.

Таким образом, если продолжить мысль Э. Тоффлера, в историческом аспекте цифровые технологии, с одной стороны, сыграли роль одного из инструментов избавления от одиночества — социальная изоляция в реальном мире компенсируется (нередко иллюзорным) общением в виртуальном, с другой стороны, они выступили причиной роста числа социальных «одиночек», прячущихся в сети.

В настоящее время завсегдатаи социальных сетей сталкиваются скорее с упреками в эскапизме и склонности подменять реальные отношения в социуме совсем другими отношениями — неосязаемыми (виртуальными), безопасными (поскольку их можно в любой момент разорвать) и мало к чему обязывающими.

Одиночество и цифровые технологии в кросс-культурной перспективе

Будучи глобальной и межкультурной, проблематика одиночества имеет вместе с тем особенности, обусловленные конкретными культурными и этническими различиями. В связи с современным этапом развития цифровых технологий значительный интерес вызывает отношение к уединению и одиночеству в современной Японии.

Традиционная японская культура обогатила словарный запас других наций рядом терминов, зачастую не имеющих аналога в иных языках — например, харакири, гейша, якудза, кимоно, камикадзе, икебана, самурай.

Суперсовременная японская культура также побудила носителей других языков широко пользоваться наименованиями, пришедшими из Японии, — например, покемон, анимэ или эмодзи.

Легко заметить, что если на любом языке говорить об явлениях, свойственных Интернету, то обойтись без японской терминологии было бы затруднительно.

В последнее время в число терминов, приобретающих хождение во всем мире, все более уверенно входит японское слово «хикикомори» [15; 22; 25]. Данное слово наряду с сокращенным американизированным наименованием «хикки» обозначает людей, которые встречаются не только в Японии, однако уже сейчас очевидно, что в популярной и научной литературе их именуют именно на японский манер.

Например, опубликован сравнительный анализ австралийских и американских хикикомори [26], а в русскоязычных сетях «Телеграм» и «ВКонтакте» наличествуют соответствующие канал и паблики с сотнями тысяч русскоязычных подписчиков. При этом следует иметь в виду, что написание латиницей, да и кириллицей часто разнится, это во многом дело вкуса, малограмотности или желания хоть чем-то (например, удвоением буквы либо отказом от такого удвоения) отличиться от других.

В русскоязычной литературе известны наблюдения об образе жизни хикикомори отечественных японоведов и журналистов, изложения статей японских специалистов в научно-популярных изданиях и блогах, имеются пространная страница в «Википедии», ряд статей в научной периодике.

В англоязычной литературе — педагогической, социологической, медицинской — можно почерпнуть больше информации на этот счет. Содержание публикаций на японском языке для авторов данной статьи недоступно.

Проанализировав доступные нам материалы, можно сделать вывод о том, что на японском языке хикикомори — это обозначение тех, кто добровольно пребывает в уединении: их тянет внутрь (в самих себя, в убежище, в конкретное место в доме или в квартире), а не наружу, не навстречу другим людям, даже самым близким.

Общество пугает хикикомори, они становятся затворниками и добровольно отказываются выполнять ожидания общества — такие, как помогать старшим, учиться или работать, зарабатывая на жизнь. При этом они не являются умственно отсталыми и не имеют психических заболеваний, препятствующих общению.

Считается, что в большинстве своем хикки испытывают дискомфорт и стрессы от собственной слабости характера и низкой жизнестойкости, их угнетает невозможность вернуться к традиционному для японской семьи конфуцианскому стилю жизни. Будучи не в состоянии сблизить образ «Я» и «идеальное Я», они готовы «признать поражение, даже не вступая в борьбу» [28, р. 194].

Важно отметить, что для части хикикомори избранный ими способ существования есть отражение экзистенциальной трансцеденции и высокой степени самосовершенствования.

Для Японии хикикомори — это явление, которое имеет «культурные и исторические корни. Исторически одиночество для японцев — это проявление аскетичности и самопознания. Поэтому, начиная с 70-х гг. прошлого века, в Японии возобновился интерес к древнему культу хикки-отшельников» [4, с. 86].

Как правило, хикки живут на иждивении родителей либо других родственников (в редких случаях — на пособие по безработице), которые не только не понимают их, но и стесняются сообщать другим об образе жизни своего сына (про хикикомори женского пола нет отчетливых сведений) и тем самым «потерять лицо»; при этом, однако, они не отказывают непутевому отпрыску в питании и в лежанке.

В бедных семьях, как часто подчеркивается, хикикомори не встречаются: для них прокормить взрослого сына — дело проблематичное. Поскольку просторное жилье в Японии доступно не каждой семье, то далеко не все хикикомори имеют отдельную комнату: некоторые довольствуются углом в кухне, в силу своей молчаливости постепенно превращаясь чуть ли не в предмет мебели.

В Японии не принято приглашать гостей в дом, так что безвылазное пребывание сына в жилище удается скрывать от соседей и близких в течение весьма длительного времени — вплоть до десяти лет и даже более.

Первое поколение хикикомори, о которых стало известно исследователям в последние десятилетия ХХ века, насколько можно судить, довольно редко имели компьютер и пользовались им.

В настоящее время, как отмечают специалисты в Японии, хикки почти всегда пользуются смартфонами, планшетами, компьютерами, часто они находят друг друга в пространстве интернета. Вероятно, можно говорить о развитии сетевых отношений внутри сообщества хикикомори.

Наиболее существенными моментами для отнесения кого бы то ни было к числу хикки обычно признаются самоизоляция хикикомори в течение не менее полугода, очевидная социофобия и практически полный отказ от социальных обязательств, а также — и это подчеркивают большинство авторов — совместное проживание с родителями или иными родственниками [19; 25].

Между тем имеются эмпирические данные, согласно которым у взрослых людей, продолжающих жить совместно с одним или двумя родителями, в анамнезе наблюдается период, когда детско-родительские отношения были испорчены, а кроме того, такие люди отличаются склонностью к стрессам и относительно низкой способностью к психологической адаптации [14].

Для молодых взрослых жизнь с родителями признается фактором риска развития паттерна хикикомори [12], что препятствует нормальному психосоциальному развитию, в частности, развитию автономии, а также может привести к развитию психологических зависимостей.

Отказ от общения даже с самыми близкими людьми говорит в большинстве случаев об отсутствии чувства привязанности, пониженной самооценке и неуверенности в себе, недостаточной сформированности коммуникативных навыков, что выступает помехой во взаимодействиях как со сверстниками, так и со старшими. При этом хикикомори характеризует эгосинтония, т. е. психическое состояние, при котором индивид ощущает гармонию с нестандартными качествами своей личности [32].

Следует добавить полное отсутствие у хикки друзей из числа одноклассников, что отчасти объясняется программной для японской образовательной среды организацией конкуренции между соучениками — при том, что в основу обучения положен принцип реализации коллективных проектов [5].

Наряду со «страшным прессом экзаменационной конкурентности» [10, с. 12], т. е. жесткой соревновательностью в рамках школы и при приеме в университеты, определенную роль играет также информационная насыщенность школьной программы: японская образовательная система пользуется репутацией одной из самых сложных на планете [4].

В последнее десятилетие прошлого века общественное внимание привлек феномен «футоко» — прекративших посещать школу детей; подобных детей теперь уже по большей части не считают лентяями или невротиками, признавая при этом их право посещать частные школы.

Футоко отказываются от посещения школы, а не от социальной жизни, однако в «небольшой группе детей-футоко, не покидавших родительский дом, нашлись те, кто продолжил свою изоляцию от общества в течение всего подросткового возраста» [18, с. 126].

Опубликовано мнение, согласно которому 15—20% футоко плавно превратились в хикикомори, в то время как 90% хикикомори пережили опыт футоко [18, с. 126].

Не выглядят надуманными попытки объяснить образ жизни хикикомори как неприятие высоконкурентной среды, типичной для школьного и университетского образования в Японии, или как реакцию на недостаток экономического роста в стране, что сказывается на отсутствии вакансий для представителей новых поколений (отцы большинства хикикомори начинали свою карьеру в более благоприятном экономическом климате).

Еще одно объяснение состоит в том, что такое поведение — результат характерного для старших школьников во все времена и во всех странах отсутствия готовности повторять жизнь собственных родителей, которая может показаться довольно унылой и как бы «расписанной».

Так, в японской профессиональной культуре нередко хорошо известно, через сколько лет может рассчитывать на очередной карьерный скачок добросовестный и при этом не хватающий звезд с неба служащий.

Как известно, в Японии еще не вполне отжила практика заключения пожизненного контракта служащего с организацией, которая приняла его в свои ряды, так что служебные продвижения в рамках этого контракта действительно могут быть названы — пусть с некоторым преувеличением — заведомо предписанными.

Для плавного карьерного роста предстоит также освоить формальные нормативы изысканно-вежливой речи (включая специфический лексикон обращения младшего коллеги к старшему и учтивые поклоны вместе с другими формами невербального поведения), в том числе посещая специальные тренинги [6].

Таким образом, поведение хикикомори можно считать эскапизмом, или «тихим бунтом», представителей молодежи против искусственно культивируемой конкуренции в школе и при поступлении на работу, с одной стороны, и предписанной карьерой при обязательном условии безусловной верности своей организации, послушании и гипертрофированной учтивости — с другой стороны.

Элементы подобного бунта специалисты прослеживают в некоторых популярных в Японии кинофильмах и романах, в ставших достоянием СМИ судьбах — и успешных, и трагических — отдельных хикикомори. Однако затруднительно оценить, насколько отражена глобальная картина молодежного бунта в рамках отдельной семьи в произведениях художественной культуры.

Впрочем, термин «хикикомори» давно уже стал популярным международным мемом, как об этом свидетельствует, к примеру, исследование [24] содержания разноязычных твитов с хештэгом #hikikomori.

Даже в столь коллективистском обществе, как японское, пробиваются ростки закрепления новых стилей жизни. Характерное для хикикомори расстройство социальной адаптации способно перерастать в акты агрессивности: известны случаи, когда хикикомори охватывали приступы жестокости и они убивали своих матерей, соседских детей или случайных прохожих.

В некоторых случаях, как сообщается, крайние формы агрессии стали следствием попыток родителей госпитализировать хикикомори с тем, чтобы их вылечили: как уже отмечалось, родители редко понимают природу «заболевания» своего ребенка, для которого неизменность сложившегося статуса-кво представляет собой едва ли не самую важную часть имплицитного внутрисемейного расклада.

В японской семье воспитанием детей занимаются по большей части матери, между ними и детьми, как считается [19], складываются отношения одновременно не только близости, но и специфической эмоциональной зависимости, называемой в Японии «амаэ» (amae). Последняя включает в себя такие поведенческие стили, которые характеризуются беспомощностью и преданностью.

«Эмоциональное и мягкое материнское воспитание препятствует активности ребенка и формирует покорных и интровертных несовершеннолетних» [10, с. 215].

Склонность матерей к паническим атакам является фактором риска для развития детей по типу хикикомори, в особенности в семьях с получившими образование отцами [36].

На основе проведенного эмпирического исследования, базирующегося на теории привязанности, высказана точка зрения, что становление хикки — результат двойного отторжения: сначала родительского, а потом — со стороны сверстников [19]. Хикикомори, как показано в недавней публикации, испытывают затруднения в обретении эмоциональной независимости от значимых других [21].

Хикикомори как интернет-мем и хикикомори как живые люди

Психиатр Тамаки Сайто (его написанная еще в конце прошлого века книга переведена на английский язык [25]) несколько голословно предположил, что в Японии не менее 1% населения (более миллиона человек) ведут образ жизни хикикомори.

Официальные инстанции в Японии считают данную оценку сильно преувеличенной; тем не менее представление о полумиллионе или о сотнях тысяч хикикомори является распространенным [19].

Хотя сам термин «хикикомори» появился в конце прошлого века, не следует думать, что до этого периода в Японии не было проблемных представителей молодежи. Так, выше уже упоминался феномен футоко.

В 1970-е гг. психотерапевт Оконоги Кэйго предложил называть не желающих взрослеть юных японцев «мораториуму нингэн» («человек-мораторий»): он воспользовался термином Э. Эриксона [11] «психосоциальный мораторий», понимаемым как даруемая обществом подростку старшего возраста временная отсрочка на пути к обретению своей идентичности.

Во времена экономического подъема, когда о «людях-мораториумах» перестали вспоминать, в японской прессе заговорили об «отстраненной» молодежи. А в настоящее время некоторых безработных и склонных к так называемому дауншифтингу представителей молодежи называют «фурита» — не имея амбиций и карьерных устремлений, многие японские фрилансеры время от времени подрабатывают, но не пытаются найти ни престижное, ни даже постоянное место работы.

В отличие от «фурита», поступивших на постоянную работу и при этом продолжающих жить вместе с родителями представителей молодежи могут называть «таопампа», что отчасти соответствует понятию «маменькин сынок»: предполагается, что о бытовой стороне их жизни продолжают заботиться их матери.

Следует заметить, что высказана точка зрения, согласно которой наиболее негативно относятся к феноменологии хикикомори те специалисты в области возрастной психологии, которые стоят на позициях теории привязанности.

В то же время специалисты, разделяющие взгляды Э. Эриксона на психосоциальное развитие, находят в поведении хикки элементы самопознания и потому отзываются о них не столь критично [22].

Таким образом, терминология достаточно разнообразна [3]. Однако именно слово «хикикомори» благодаря эпохе глобализма превратилось в общеупотребительный интернет-мем.

Было бы не совсем правильно в контексте данной статьи обсуждать психиатрические диагнозы многочисленных хикки, тем более что соматические заболевания также не обошли их стороной, если учитывать результаты исследования гонконгских специалистов [38]. Но все же некоторые общие моменты стоит упомянуть.

Среди собственно психиатрических диагнозов, согласно некоторым эпидемиологическим медицинским отчетам, попавшим в общественное поле, встречаются депрессия, фобии, нарциссизм, алекситимия, тревожные расстройства личности и, возможно, расстройства аутистического спектра, шизофрения, обсессивно-компульсивное расстройство, а также травматический опыт как результат буллинга [19; 25; 27; 30].

Впрочем, подобные диагнозы могут характеризовать разве лишь «вторичного хикикомори», согласно одной из классификаций, у «первичного» же «не может быть диагностирована сколько-нибудь серьезная психопатология, и тем не менее он не способен стать членом общества или адаптироваться к своему окружению» [28, р. 193].

Сообщается, что уже собраны [32] кумулятивные данные (в частности, кейсы и материалы медицинской и педагогической статистики), опираясь на которые планировалось апеллировать к руководству Американской психиатрической ассоциации, ответственной за составление пятой редакции официального справочника Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders, о признании хикикомори самостоятельным культурно обусловленным заболеванием (правда, попытка не удалась, так что в настоящее время на очереди — 6-я редакция, т. е. DSM-6).

Трудно отрицать, заявляют авторы [32], что в согласии с принятыми медицинскими критериями, собранные данные не позволяют отнести всю сумму синдромов к числу уже известных заболеваний, так что речь может идти о самостоятельном заболевании.

Подобную точку зрения даже в Японии разделяют не все медики и психологи [29]. Значительное число опрошенных специалистов по психическому здоровью полагают возможным диагностировать данную феноменологию в рамках привычных заболеваний [30].

Кроме того, сообщается, что сходная симптоматика встречается и в ряде других стран [19]. Так, опубликовано кейс-исследование с описанием многолетнего затворничества, сопоставимого с поведением хикки, в Испании [23]; аналогичные данные опубликованы французскими [13], канадскими [27], финскими [16] специалистами.

Аргументировано мнение, согласно которому для обитателей Гонконга хикки-феноменология актуальна не в меньшей степени, чем для японцев [37]. В Национальном университете Сингапура 23 ноября 2017 г. был проведен симпозиум по теме «Хикикомори: синдром потерянной юности».

Так или иначе встречается призыв к международному сообществу присоединиться к фронту ведущихся исследований. Призыв был услышан: к примеру, в рамках одного из транснациональных исследований в Индии, Японии, Южной Корее и в США были обнаружены потенциальные хикки в количестве 36 человек: все они не менее 6 месяцев не покидали дом, избегали социальных ситуаций и социальных отношений, а также испытывали стресс.

Согласно их ответам на вопросы нескольких шкал (а именно, оценки степени одиночества, ограниченного участия в социальных сетях и субъективной оценки тяжести функциональных нарушений), международные участники опроса могут быть объединены в специфическую группу с характерной симптоматикой.

Более трех четвертей из опрошенных признали, что нуждаются в помощи, желательно (различие значимо) психотерапевтической, а не фармакологической; они готовы принять психотерапевтическую помощь также в режиме онлайн [33].

Хикки и Интернет

Опираясь на научные публикации в этой сфере, попытаемся рассмотреть реальную (в отличие от предполагаемой) связь между поведенческим паттерном, известным как «хикикомори», и применением цифровых технологий — в частности, участием в работе социальных сетей, просмотре кинофильмов, телепередач и мультфильмов в онлайновом режиме, игре в компьютерные игры.

Действительно, применение интернет-технологий меняет представление о хикки как о бесконечно одиноких существах, которые решительно отказываются от общения с кем бы то ни было.

В настоящее время известно, что хикикомори находят друг друга в закрытых социальных сетях, обмениваются впечатлениями и оценками событий своей жизни. Они скачивают и слушают музыкальные произведения. Многих можно назвать завзятыми киноманами — особый интерес у них вызывают мультфильмы анимэ. Они обмениваются рисунками и фотографиями, используя имиджборды. Многие хикки «вылавливают» в пространстве Интернета порнографические материалы. Наконец, немалое число хикки увлечены компьютерными играми [26; 31].

Именно цифровые технологии способствуют превращению эскапизма японских хикикомори в явление поистине международное, глобальное. Как уже отмечалось, множество не-японцев проявляют готовность демонстрировать мировосприятие и поведение, характерное для хикки.

Так, в недавней эмпирической статье [26] исследовались различия между хикикомори из США и из Австралии, играющими в компьютерные игры и проявляющими склонность к психологической зависимости от компьютерно-игровой активности.

Вероятную склонность хикикомори к психологической зависимости от интернета предполагают многие специалисты, например, подобное исследование осуществили канадские авторы [27].

В недавно опубликованной работе показано, что склонность к поведению типа хикки коррелирует (r = 0,39) с показателями интернет-зависимости и чрезвычайно слабо коррелирует (r = 0,16) с зависимостью от смартфона [31].

Подобный результат не выглядит удивительным, поскольку в исследовании принимали участие студенты, не имеющие опыта ухода от общества. Склонность к типичному для хикки поведению измерялась посредством опросника HQ-25 из 25 вопросов [34], включающего три субшкалы: социализации, изоляции и эмоциональной поддержки.

Одно из любопытных исследований [17] опирается на применение структурированного диагностического интервью, а кроме того, в нем предпринимается попытка связать поведенческие и личностные характеристики хикикомори с показаниями диагностических биомаркеров крови.

Следует также отметить пилотажное исследование, в котором делается попытка проанализировать существенные характеристики личности хикикомори с применением шкалы Роршаха [20].

Любопытные результаты представлены в работе, выполненной в рамках межкультурной платформы [26]. В ней с опорой на публикацию [33] предпринята попытка разработать механизм оценки тяжести состоя ния хикикомори. В связи с этим в методическом инструментарии были представлены вопросы, связанные с характерными поведенческими паттернами (применена шкала Лайкерта), задавался отдельный вопрос о наличии коморбидных заболеваний (ответ бинарный: «да» или «нет»), применялась также разработанная на Тайване и адаптированная шкала измерения степени интернет-зависимости.

В исследовании ставилась цель сравнить группы хикки в США и в Австралии в аспекте их участия в компьютерных играх, при этом — в многопользовательских онлайниграх (типа ММО), требующих коллективного участия и согласованных действий путем вхождения игроков в команды (отряды, легионы), т. е. того, что затруднительно для хикикомори в реальной жизни.

В исследовании приняли участие молодые взрослые геймеры из двух стран. Среди австралийских геймеров было больше, по сравнению с США, тех, кто продолжали жить вместе с родителями. Одна из обнаруженных тенденций состоит в том, что участники с высокими показателями по шкале хикикомори имеют высокие показатели и по шкале зависимости от компьютерных игр. Это характеризует и американских, и австралийских геймеров.

В рамках данного исследования было установлено, что хикикомори способны строить эмоциональные отношения, эффективно коммуницировать и сотрудничать в онлайн-играх, в отличие от аналогичного поведения в оффлайн-реальности; кроме того, было обнаружено, что потенциально аддиктивные качества компьютерных игр воздействуют на хикикомори сильнее, чем на других игроков. Участие в компьютерных играх во многом компенсирует для них ту аффективную сферу, которую они не способны получить во взаимодействиях с глазу на глаз.

Обосновано также предположение, что подростки-изоляты — вероятные кандидаты в группу зависимых от интернета молодых взрослых.

Хикки в России?

Итак, хикикомори встречаются в самых разных странах, хотя следует ожидать, что больше всего их среди японцев. Проживающие в разных уголках Земли хикикомори должны различаться между собой — возможно, заметным образом, однако такие различия не стали еще предметом исследования.

Если хикки не вступают в общение с окружающими, это не значит, что они вовсе лишены интереса к коммуникации и к эмоциональным отношениям с другими людьми.

Более того, можно ожидать, что жизнь хикки в полной мере насыщена отношениями с другими людьми, просто эти отношения относятся не к офлайн реальности, и не к смешанной реальности, поэтому их нелегко заметить. Кроме того, можно ожидать, что среди хикки много интернет-зависимых игроков в компьютерные игры.

Если хикикомори — явление международное, то каковы перспективы этого в силу разных причин модного стиля жизни в нашей стране?

Думается, что перспективы, как это ни печально, имеются. Так, более полумиллиона участников социальных сетей подписаны на тематически связанные с хикикомори (равно как с хикки, хиккарями, хикканами и др.) паблики во «ВКонтакте», чаты, каналы в «Телеграме». В них повествуется о душевной боли, утрате смысла жизни, отсутствии любви и привязанностей, желанности смерти.

Правда, по счастью, многие подписчики пока еще активно переписываются, готовы друг с другом познакомиться. Они образуют своеобразную молодежную субкультуру, и одна из специфических для российских хикки тем общения — возможность заработка, желательность необременительного трудоустройства, предпочтительно посредством Интернета [7].

Кроме того, в стране немало подростков и молодых взрослых, которых можно с полным правом отнести к числу зависимых от компьютерных игр. Среди них немало безработных или тех, кто работает от случая к случаю; встречаются и отказывающиеся посещать школу в результате буллинга. Наконец, еще больше тех, кто даже в зрелые годы продолжает жить в родительском доме.

Пересечение всех указанных подвыборок заставляет ожидать, что российским психотерапевтам уже вскоре предстоит профессиональная работа с изрядным количеством российских хикки или тех, кто считает себя таковыми.

Печальный момент заключается вот в чем — воспользуемся формулировкой одного из российских хикикомори, представленной в соответствующем паблике. Этот человек написал: «Знаете, те из нас, кто живет с родителями, заранее планируют свою смерть или часто о ней говорят. Поскольку когда родители умрут, то останутся только “взрослые дети”, которые неспособны выжить и принять внешний мир».

Выводы

Цифровые технологии способствуют изменению уклада жизни самых разных групп населения; в наибольшей степени это относится к представителям молодежи, особенно к тем из них, кто испытывает сложности в социальном взаимодействии и трудности социальной адаптации. Уклоняющиеся от общества, замкнутые и лишенные амбиций хикикомори проживают в разных странах и в разных семьях.

В качестве причин появления представителей молодежи, которых принято называть хикикомори, можно отнести не только специфические культурные особенности, стимулирующие это явление, и характерные для всех культур универсальные психологические характеристики, присущие определенным группам людей, но и схожие в разных культурах факторы влияния цифровизации.

Доступность цифровых технологий существенно преобразовала жизнь международного сообщества хикикомори — на смену традиционной социализации, которой они в большинстве случаев пренебрегали, пришла более приемлемая для них цифровая социализация, позволяющая становиться даже более социальными в новой «цифровой социальности», чем в предшествующую доцифровую эпоху.

Отшельники-хикикомори имеют теперь возможность смотреть фильмы (в том числе особо любимые ими мультфильмы анимэ), играть в компьютерные игры (включая многопользовательские онлайн-игры, требующие согласованных действий больших групп игроков), находить друг друга в социальных сетях (предположительно закрытых) и общаться, обмениваясь впечатлениями и опытом. Тем не менее они жестко выстраивают границы и минимизируют контакты.

Принятый ими стиль жизни стал, благодаря интернету, широко известен подрастающим поколениям, так что среди молодых людей наблюдается определенная мода на этот стиль и на принятие термина «хикикомори» в качестве самоназывания.

В ближайшие годы психотерапевтам и социальным работникам все чаще придется работать с представителями молодежи, именующими себя хикикомори и принявшими если не полностью, то частично стиль жизни, характерный для данного сообщества.

Благодарности. Работа выполнена при поддержке гранта РНФ № 18-18-00365.

ЛИТЕРАТУРА

Кляйненберг Э. Жизнь соло: Новая социальная реальность: пер. с англ. М.: Альпина нон-фикшн, 2014. 284 с.
Лабиринты одиночества / Под ред. Н.Е. Покровского. М.: Прогресс, 1989. 624 c.
Молодяков В.Э. Растерянное поколение: старые и новые проблемы японской молодежи // Япония: экономика и общество в океане проблем / Под ред. Д.В. Стрельцова. М.: Институт востоковедения РАН; Ассоциация японоведов; Японский фонд, 2012. С. 114—126.
Нагорнова А.Ю. Характеристика ценностей японской молодежи и синдром хикикамори // Социальная компетентность. 2018. Т. 3. № 3 (9). С. 84—88.
Нанивская В.Т. Система «морального воспитания» в японской школе // Япония: идеология, культура, литература / Под ред. В.Н. Горегляда, В.С. Гривнина. М.: Мысль, 1989. С. 69—75.
Новикова О.С. Возрастная идентичность в современной Японии — социально-философский аспект // Идеи и идеалы. 2018. Т. 2. № 4. С. 207— 218. doi:10.17212/2075-0862-2018-4.2-207-218
Познина Н.А., Коломоец И.В. Феномен хикикомори в современном обществе // Образование. Наука. Инновации: Южное измерение. 2014. Т. 2 (34). С. 178— 183.
Торо Г.Д. Уолден, или Жизнь в лесу: пер. с англ. М.: Издательство Академии наук СССР, 1962. 240 с.
Тоффлер А. Футурошок: Пер. с англ. СПб: Лань, 1997. 461 с.
Уэда K. Преступность и криминология в современной Японии: пер. с яп. М.: Прогресс, 1989. 256 c.
Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: пер. с англ. М.: Прогресс, 1996. 344 с.
Bowker M.H. Hikikomori as disfigured desire: Indulgence, mystification, and victimization in the phenomenon of extreme social isolation in Japan [Электронный ресурс] // Journal of Psycho-Social Studies. 2016. Vol. 9 (1). P. 20—52.
Chauliac N., Couillet A., Faivre S., et al. Characteristics of socially withdrawn youth in France: A retrospective study // International Journal of Social Psychiatry. 2017. Vol. 63 (4). P. 339—344. doi:10.1177/0020764017704474
Dubas J.S., Petersen A.C. Geographical distance from parents and adjustment during adolescence and young adulthood // New Directions for Child and Adolescent Development. 1996. Vol. 1996 (71). P. 3—19. doi:10.1002/cd.23219967103
Furlong A. The Japanese hikikomori phenomenon: Acute social withdrawal among young people // The Sociological Review. 2008. Vol. 56 (2). P. 309—325. doi:10.1111/j.1467-954X.2008.00790.x
Husu H.-M., Välimäki V. Staying inside: social withdrawal of the young, Finnish ‘Hikikomori’ // Journal of Youth Studies. 2017. Vol. 20 (5). P. 605—621. doi:10.108 0/13676261.2016.1254167
Hayakawa K., Kato T.A., Watabe M., et al. Blood biomarkers of Hikikomori, a severe social withdrawal syndrome [Электронный ресурс] // Scientific Reports. 2018. Vol. 8 (1). doi:10.1038/s41598-018-21260-w.
Horiguchi S. Are children who do not go to school “bad”, “sick” or “happy”?: Shifting interpretations of long-term school non-attendance in post-war Japan // Japanese Education in a Global Age. Sociological Reflections and Future Directions / A. Yonezawa, Y. Kitamura, B. Yamamoto, et al. (eds.). Singapore: Springer, 2018. P. 117—136.
Kato T.A., Kanba S., Teo A.R. Hikikomori: experience in Japan and international relevance // World Psychiatry. 2018. Vol. 17 (1). P. 105—106. doi:10.1002/wps.20497
Katsuki R., Inoue A., Indias S., et al. Clarifying deeper psychological characteristics of hikikomori using the Rorschach Comprehensive System: A Pilot Case Control Study [Электронный ресурс] // Frontiers in Psychiatry. 2019. Vol. 10. doi:10.3389/fpsyt.2019.00412.
Krieg A., Dickie J.R. Attachment and hikikomori: A psychosocial developmental model // International Journal of Social Psychiatry. 2013. Vol. 59 (1). P. 61—72. doi:10.1177/0020764011423182
Li T.M., Wong P.W. Youth social withdrawal behavior (hikikomori): A systematic review of qualitative and quantitative studies // Australian & New Zealand Journal of Psychiatry. 2015. Vol. 49 (7). Р. 595—609. doi:10.1177/0004867415581179
Ovejero S., Caro-Cañizares I., de León-Martínez V., et al. Prolonged social withdrawal disorder: A hikikomori case in Spain // International Journal of Social Psychiatry. 2014. Vol. 60 (6). Р. 562—565. doi:10.1177/0020764013504560
Pereira-Sanchez V., Alvarez-Mon M.A., Asunsolo del Barco A., et al. Exploring the extent of the hikikomori phenomenon on Twitter: Mixed methods study of western language tweets [Электронный ресурс] // Journal of Medical Internet Research. 2019. Vol. 21 (5). doi:10.2196/14167.
Saito T. Hikikomori: Adolescence Without End. Minneapolis, MN: University of Minnesota Press, 2013. 216 р.
Stavropoulos V., Anderson E.E., Beard C., et al. A preliminary cross-cultural study of Hikikomori and Internet Gaming Disorder: The moderating effects of game-playing time and living with parents [Электронный ресурс] // Addictive Behaviors Reports. 2019. Vol. 9. doi:10.1016/j.abrep.2018.10.001.
Stip E., Thibault A., Beauchamp-Chatel A., et al. Internet Addiction, Hikikomori Syndrome, and the Prodromal Phase of Psychosis [Электронный ресурс] // Frontiers in Psychiatry. 2016. Vol. 7. doi:10.3389/fpsyt.2016.00006.
Suwa M., Suzuki K. The phenomenon of “hikikomori” (social withdrawal) and the socio-cultural situation in Japan today // Journal of Psychopathology. 2013. Vol. 19. P. 191—198.
Tajan N. Social withdrawal and psychiatry: A comprehensive review of Hikikomori // Neuropsychiatrie de l’Enfance et de l’Adolescence. 2015. Vol. 63 (5). P. 324—331. doi:10.1016/j.neurenf.2015.03.008
Tateno M., Park T.W., Kato T.A., et al. Hikikomori as a possible clinical term in psychiatry: a questionnaire survey [Электронный ресурс] // BMC Psychiatry. 2012. Vol. 12 (1). doi:10.1186/1471-244X-12-169.
Tateno M., Teo A.R., Ukai W., et al. Internet Addiction, Smartphone Addiction, and Hikikomori Trait in Japanese Young Adult: Social Isolation and Social Network [Электронный ресурс] // Frontiers in Psychiatry. 2019. Vol. 10. doi:10.3389/fpsyt.2019.00455.
Teo A.R., Gaw A.C. Hikikomori, a Japanese Culture-Bound Syndrome of Social Withdrawal?: A Proposal for DSM-5 // The Journal of Nervous and Mental Disease. 2010. Vol. 198 (6). Р. 444—449. doi:10.1097/NMD.0b013e3181e086b1
Teo A.R., Fetters M.D., Stufflebam K., et al. Identification of the hikikomori syndrome of social withdrawal: Psychosocial features and treatment preferences in four countries // International Journal of Social Psychiatry. 2015. Vol. 61 (1). P. 64—72. doi:10.1177/0020764014535758
Teo A.R., Chen J.I., Kubo H., et al. Development and validation of the 25-item Hikikomori Questionnaire (HQ-25) // Psychiatry and Clinical Neurosciences. 2018. Vol. 72 (10). P. 780—788. doi:10.1111/pcn.12691
Turkle S. Alone Together: Why We Expect More from Technology and Less from Each Other. New York: Basic Books, 2010. 360 р.
Umeda M., Kawakami N. Association of childhood family environments with the risk of social withdrawal (‘hikikomori’) in the community population in Japan // Psychiatry and Clinical Neurosciences. 2012. Vol. 66 (2). P. 121—129. doi:10.1111/ j.1440-1819.2011.02292.x
Wong P.W., Li T.M., Chan M., et al. The prevalence and correlates of severe social withdrawal (hikikomori) in Hong Kong: A cross-sectional telephone-based survey study // International Journal of Social Psychiatry. 2015. Vol. 61 (4). P. 330—342. doi:10.1177/0020764014543711
Yuen J.W.M., Yan Y.K.Y., Wong V.C.W., et al. A Physical Health Profile of Youths Living with a “Hikikomori” Lifestyle [Электронный ресурс] // International Journal of Environmental Research and Public Health. 2018. Vol. 15 (2). doi:10.3390/ijerph15020315.

Источник: Консультативная психология и психотерапия. 2019. Том 27. № 3. С. 22–43. doi:10.17759/cpp.2019270303

Об авторах

Александр Евгеньевич Войскунский —кандидат психологических наук, старший научный сотрудник, заведующий лабораторией психологии интеллектуальной деятельности и информатизации факультета психологии Московского государственного университета.
Галина Уртанбековна Солдатова — доктор психологических наук, профессор факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, главный научный сотрудник, заведующий кафедрой социальной психологии и антропологии Московского Института Психоанализа, Москва, Россия.

Войскунский А.Е., Солдатова Г.У. Эпидемия одиночества в цифровом обществе: хикикомори как культурно-психологический феномен

Одиночество и цифровые технологии в кросс-культурной перспективе